…В тот год, когда Брахсанна вошла в свадебный возраст и впервые украсила голову завещанным матушкой венцом, округу замучили волки. Мало того что волчьи стаи почем зря рвали собак, резали скот и не давали житья табунам. Они начали убивать людей.
Доведенный до отчаянья народ внял призыву шамана отдать красивую девушку в жены вожаку серой стаи. А если она почему-либо ему не понравится – что ж, пусть станет жертвой духу Златоглазой волчицы – праматери всех волков.
Выбор пал на Брахсанну. Родители у нее давно умерли. Жила нянькой-прислужницей в семьях то матушкиных братьев, то отцовских сестер, и, хотя красотой боги девушку не обидели, никто еще к ней не присватался. Ну так что ж, коли доля такая, значит, и страдать по сироте будет некому.
Родные тетки нарядили племянницу в платье невесты и проводили до ворот с причитаниями-слезами. Родные дядьки увезли подальше в тайгу, привязали к дереву крепко и оставили на съеденье зверям.
Неизвестно, прекратились ли волчьи набеги. Но в том, что красавицу нашли люди барро из Хокколидела и она стала любимой женой их вожака Халлердаха Веселого, можно, пожалуй, назвать предопределением свыше. Ведь барро, или, как зовут их другие, барлоры, – люди-волки, любимые внуки Златоглазой волчицы.
Много весен спустя Халлердах с верным отрядом посетил верховья и не обнаружил аймака жены. Не отыскал родичей Брахсанны, с которыми втайне от нее собирался сурово потолковать-поквитаться. То ли уехали, то ли вымерли жители – стояли брошенные юрты, заросшие травой. После был слух, что убили всех коварные гилэты, что, презрев торговую клятву, явились за золотом в йокудские земли.
Халлердах с досады сорвал злость на окраинных селеньях. Людей отряд в тот раз не тронул, но угнал не один лошадиный табун, а всем встреченным на лугах коровьим стадам пустил кровь.
Янгвард слышал, что из того похода дед вернулся в гнездо с большими потерями. Почти всех дедовских друзей уничтожил сказочно искусный однорукий витязь из дружины Элен. Кто-то сказал, что йокуды называли его Смеющимся Левшой. Должно быть, потерял десницу в войне с гилэтами. Но воистину мастерски управляла шуйца калеки и мечом, и копьем. А смеялся он, орудуя ими, страшно, как сумасшедший. Слава Златоглазой праматери: деду удалось прикончить бешеного эленца стрелою из лука.
Дела давнишние, ни деда, ни бабушки уже нет на земле. Однако рассказы их все не давали покоя Янгварду. Или к йокудам влек парня текущий в нем ручеек бабушкиной крови? Янгвард не побоялся бурную реку переплыть на плоту, да не один, с верным конем. Потом два дня слонялся в ближнем к Элен лесу, у болота и в горах. Праздника ждал.
А ничего необычного не было на этих чужих торжествах. Люди пели-плясали, похвалялись красотою и силушкой, как всегда и где угодно поет-пляшет, похваляется народ на праздниках. Немало повидал их Янгвард за свои двадцать две весны.
Вконец разочарованный, надумал хоть в игрищах потешиться. Недолгих наблюдений хватило, чтобы сообразить, как вести себя в состязательном круге. Правила боя без оружия и кулаков показались простыми. Главное – не задеть рукой или коленом землю.
Оставив коня за ручьем, парень отважился зайти в сшитый из бересты смотровой домик. Встретившая старуха чем-то напомнила бабушку Брахсанну. Янгвард удивился, что в племени йокудов на драку, пусть хоть игровую, отбирают бойцов женщины. Но, конечно, ничего не сказал. Без знания чужого говора человек все равно что глухонемой. Парень только улыбнулся. Старуха тоже промолчала. Не стала почему-то проверять крепость жил, мускулы мять. Усмехнулась и просто в глаза заглянула. Глубоко-глубоко, словно в душу.
После боренья с эленским воином Янгвард наметом пустил коня к берегу, хотя никто за ним не гнался. Но не миновал чалый и четверти пути, как хозяин повернул вспять. Проскакали недолго, и снова к берегу. Точно бражник, невидимым арканом притянутый к винным кружкам кружала, злясь на негаданно постигшее бедствие, трижды разворачивал Янгвард коня от Элен к Большой Реке и обратно. А потом, закрыв лицо ладонями, пустил туда, куда конские глаза глядели. Чалому, очевидно, не очень-то понравилось плаванье на плоту. Вернулся в долину.
«Эх, мил человек, мил человек, – сказал бы покойный дед Халлердах, – что там за аркан такой? Не косой ли девичьей называется тот крепкий ремень?» Не поверил бы Янгвард, если б сказали раньше, что дерзкая девка-йокудка посмотрит на него играючи и привяжет к себе, а сила ее будет несокрушима. Что сам он, старший внук матерого вожака Халлердаха Веселого, первенец Уми́хана Бестрепетного, всего раз-два глянув на ничтожную, тотчас прикипит к ней плотью и кровью.
«Олджуна, – вопреки всему, нежилось, терпкой ягодой каталось на языке услышанное на игрище имя, – Олджуна!»
Янгвард следил за девушкой неотступно и терпеливо. Терпеливее, чем охотник выслеживает добычу, и, как волк, чуял ее обостренным звериною тягой нюхом. Разведав, где живет, сообразил, что она – дочь здешнего воеводы.
Потом разное в Олджуне увидел. Непроста оказалась девица. Однако от знаний о ней, не всегда понятных, ставящих порою в тупик, она не стала менее желанной. «Увезу, – думал сумрачно Янгвард. – Не захочет – возьму силком и все одно увезу в Хокколидел, а там нравная поведет себя по-другому».
О том, чтобы силою взять, храбрился думой. На самом-то деле не смог бы, хотя в его племени это не считалось столь уж зазорным, ведь чужие девки не стоили почтения. Их, случалось, убивали тотчас же вслед за шалостью или после того, как они наскучивали мужчинам барро плачем и воплями. Так, по крайней мере, с опасливой оглядкой на деда Халлердаха, хвастали бывалые.
Янгвард покуда знал женщин ни мало, ни много. Тех в основном, что в далеких поездках с отцом на запад липли к ним сами. Да из подобных-то всего нескольких, на кого указал отец, боясь какой-то заразы. Была в Хокколиделе одна из некровного рода, что ему с детства прочили в жены, да душа к ней не лежала. А Олджуну Янгвард с первого дня назвал своей, посуленной Всевышним. Женою, среди всех на свете единственной, которую хотелось защищать и каждую ночь спать с нею, заключив в кольцо оберегающих рук.
Вот когда он понял деда. Понял, как нелегко далось тому от начала до конца отстаивать свое право любить чужачку и всю жизнь отводить от нее, красивой, чьи-то алчные руки. Да не просто отводить, а и рубить беспощадно.
Случилось раз, что один ватажник, известный охотник до лютых забав с иноземками, на общем пиру больно ущипнул Брахсанну пониже спины. Хотел, видно, дать понять Халлердаху, что, пусть и вожак он, а все равно не след жить не по правилам барро, владея йокудской красавицей единолично.
Пирующие замерли в ужасе, когда Веселый, услышав ее жалобный крик, выхватил меч из ножен. Ох, каким же страшным и незнакомым, говорят, было в диком гневе лицо деда, что с юности дало ему беспечное прозвище!
Не ожидал такого исхода дерзкий завистник, да нечего делать: коль зарвался – доставай оружие. Схлестнулись, и понял вояка, что не убить его замыслил Халлердах, а отсечь загребущие руки, и, как ни тщился, уберечь их не смог. На том и покончил со своим обычаем хватать, мять-кусать, плечи девкам заламывать в кровавом раже.
