Сбрасывая слуховую блажь, Атын помотал головой. Прислушался: все было тихо. Крепко потер виски пальцами. Что с ним такое? Будто корова лягнула копытом по лбу!
Однако это была не блажь.
– Атын, – повторил шаловливый голос из глубины погреба. – Аты-ын!
Мальчик не решился дотронуться до кошеля, догадываясь, что в нем пусто. А голос звал…
Сердясь на себя, Атын вдохнул в грудь побольше воздуха, встал и толкнул внутреннюю дверь.
В прошитом инеем углу лежал пристывший к полу берестяной сверток с конским мясом. Больше ничего и никого. Мальчик ткнул сверток ногой и вдруг сообразил, что тьма отступила. В застоялом, пахнущем сырой глиной воздухе сквозил слабый серебристый свет. Атын с силой ущипнул себя за руку и не почувствовал боли. Тело теперь не ощущало и холода.
Сон, морок? Или… смерть?
– Где ты? – С вспыхнувшей радостью Атын отметил, что голос его ровен и невозмутим.
– Вот он – я! – весело ответил тот, кто выступил из-за откинутой двери.
Этот мальчик походил бы на Атына как вторая капля воды, если б не был таким белесым и прозрачным, словно его соткали из паутины и влажного пуха подземного грибка. В руке он держал светящийся камень, от которого, оказывается, и шел серебристый свет.
– Кто ты?
– Кто я?
– Не знаю…
– Знаешь!
– Значит, ты такой же, как я?
– Значит, ты – такой же, как я! – возразил призрак, смеясь.
Голоса у обоих были совершенно одинаковыми. Слушай их кто-нибудь со стороны, решил бы, что Атын спрашивает самого себя и самому же себе отвечает.
Внезапно покрытый инеем угол задвигался. Мерзлый дерн вспучился и начал разваливаться. Отдельные комья земли один за другим превращались в черных мохнатых зверьков со сверкающими багровыми глазками и длинными крысиными мордочками. Надо лбами у них торчали острые, загнутые, как у коров, рожки. Выпуская из красноватых ноздрей облачка морозного пара, зверьки набычились и ощерили на Атына полные игольчатых зубов пасти, но с шумом и писком поскакали не к нему, а к соседней стене. Они лезли на стену, цеплялись за неровности когтистыми лапками, ползли, барахтались и топтались друг у друга на головах. Оскальзывались, яростно визжа, и, вгрызаясь в глинистый дерн, пропадали в нем. А трещина раздвигалась шире и шире. Все новые комья оборачивались злобными грызунами и бежали к другим стенам, чтобы стать отвесной землей.
Зверьки спрыгивали и разбегались в стороны до тех пор, пока в углу не открылся проем. В него можно было свободно пройти.
– Пойдем, – сказал двойник. Призрачная ладонь обхватила руку Атына. Ему показалось, будто запястье окатила струя холодного воздуха.
– Куда?
Близнец тихо засмеялся:
– Куда-то.
И пошел впереди.
Было непонятно, то ли они вошли, то ли вышли. Озираясь во вновь павшей темноте, Атын разглядел в хмуром небе обкусанную кем-то луну.
– До встречи! – прозвучал насмешливый голос – его собственный голос. Столкнутый порывом холодного ветра, больно ударяясь о невидимые камни, Атын полетел с невидимой кручи…
Во сне, а тем более в смерти, не умирают.
Мальчик опамятовался и вспомнил странный сон. Думал, что снова проснулся в погребе, но, подняв голову, увидел то же ущербное светило. Что-то здесь было неправильно.
«Луна движется справа налево, – сообразил Атын. – А я еще сплю». Попробовал заставить себя пробудиться и не сумел.
На груди висел опустевший кошель. Идущий впереди ушел. Остался где-то сзади, обманул. Может, решил отомстить, погубить Атына, наделенного живой плотью и Сюром. Недаром матушка, опасаясь чего-то дурного, собиралась похоронить двойника в тюктюйе, как покойника.
Покаянной кровью отпечатались в сердце слова незнакомца с белыми глазами: «Ты – людоед, мой юный друг. Ты съел, сожрал, счавкал своего единственного братца. Ты не только отобрал его Сюр, но и кровь высосал, и мягкую плоть втянул в себя».
Это случилось в материнском чреве, когда Атын еще не осознавал себя по-настоящему. Он, еще не рожденный, натворил такое, не ведая, не мысля зла.
Чужеземец сказал: «…пусть бессознательное, это преступление. А любое преступление наказуемо по закону Круга жизни». Белоглазый знал об Атыне все. Даже то, чего он сам не знал о себе.
Глаза понемногу привыкали к новой тьме. Мальчик хотел подняться, но вместо этого съежился и подтянул ноги. Он сидел на небольшом округлом выступе уходящей ввысь голой скалы. Внизу, словно рыбный студень, холодно подрагивали жирные клубы землистой тучи, взбитые бесовским ытыком. Мимо нее проносились серые вихри, полные вперемешку лесного мусора и снега. Еще ниже с обеих сторон ревели, бились о каменную грудь гольца кипучие валы. На миг они застывали в воздухе, цепенели брызгами, как бы размышляя, остаться здесь или мчаться дальше. Затем, избирая каждый свой путь, неслись в противоположных направлениях.
«Не может быть, – подумал мальчик. – Волны не властны течь, как им вздумается. Видимо, я все-таки умер». Мысль поселила в душе отчаяние, перед которым померкло все другое – страшные сны, одиночество, незабываемые слова белоглазого и обман Идущего впереди.
– Матушка! – позвал мальчик сорванным голосом. – Матушка! Люди-и-и!!!
Кругом простирался враждебный мир. Никто не откликнулся ни в нем, ни извне. Плакать – единственное, что можно было здесь делать одинокому человеку-мужчине. И Атын заплакал.
Когда он, измученный слезами и воплями, выбился из сил и затих, туча внизу забурлила вскипающим варевом. Пробив ее, выпрыгнул и когтями зацепился за отвесную стену скалы не зверь, не человек. Сплошь поросшее бурой шерстью туловище страшилы, ростом с двух взрослых мужчин, напоминало человеческое. Голова была лосиной, но с рогами прямыми и длинными. Совсем как на рисунке Атына, который велел стереть Дьоллох!
Тварь запрокинула голову. Глаза отсвечивали зеленым. Разверзнутая слюнявая пасть с рядами огромных зубов издала торжествующий рев. Эхо отдалось в камне раскатистым гулом. Чудище поползло вверх. Крючья когтей, скрежеща по скале, высекали яркие искры. Атын потерял сознание. Тело смутно ощущало, что его куда-то тащили, потом оно как будто долго летело или плыло, овеваемое ветрами.
– О, древо-сосна, не отвергни его! Шаман и кузнец – из гнезда одного! – проревел зверь, прежде чем выкинуть мальчика во что-то пушистое, похожее на облако.
Мимо проскочило время варки мяса, а может, целая весна. Времени стало трудно верить. Оно потеряло устойчивость: то бежало опрометью, то влеклось лениво и невыносимо медленно. Очнувшись, Атын долго лежал с сомкнутыми веками и молился богам, чтобы страшное приключение оказалось сном. Но небесные ярусы остались глухи к мольбам. Мальчик открыл глаза и убедился, что по-прежнему находится в грезах.
Он лежал в пуху и перьях. Его странная постель была собрана в люльке-гнезде. Обхваченное железным обручем гнездо кто-то укрепил ремнями на макушке сухой великанской сосны. Сверху нависало угрюмое небо. Тучи, бултыхаясь, разбегались беспорядочным стадом.
