Следом за тем из глубины земли раздался протяжный стон. Твердь вздулась пузырем и лопнула, выплюнув из бреши вместе с облаком пыли немыслимого урода. Толстые складки усеянной волдырями кожи свисали с его шеи, живота и седалища. В середке бородавчатого лица торчал мясистый хобот. На нем трепыхались, жадно принюхиваясь, влажные валики ноздрей. Страшилище разметало хоботом нечисть-мошку, которая пыталась с лету впиться во взбухшие темной кровью волдыри. Из урчащей утробы выдралась шестипалая лапа с клыками вместо когтей, сгребла вторую кучу мяса и увлекла куда-то под хобот. Сыто рыгнув, урод заунывно взвыл, затопал тощими ногами-ходулями и провалился в земляной прорехе. Она тотчас же сомкнулась.
Летучие бесенята дождались своей очереди. Лось-человек обернулся к ним и промычал:
– Мелюзга, лети, не мешкай, да друг дружку не поешь-ка!
Как гигантские мухи, усыпали они третью кучку мяса. Свирепо вереща, рвали его отточенными коготками. Жестоко цапаясь, выдирали изо рта друг у друга лакомые кусочки. Глотали, не жуя, чавкали и хлюпали, торопясь отхватить побольше. Голова Атына, оглохшая от грома, измочаленная дождем, снегом и градом, иссушенная ветрами, в бессильной ярости продолжала следить за тем, как в ненасытных чревах исчезают последние клочки его бедной плоти.
Наевшись, вертлявые обжоры отлетали, умиротворенно поглаживая круглые брюшки. Когда ничего не осталось, самый хилый бесенок начисто выгрыз кровь с земли и, попискивая, умчался прочь за мелькающей в тучах стаей.
Лось-человек снял с шеста голову Атына, перекинул ее, будто мяч, с ладони на ладонь и взгромоздил на груду костей. Рыкнул задумчиво и устало:
– Слава хорошей еде… Матушка духов, ты где?
В небе возникла и приблизилась черная точка. Мать духов, старушка с тремя змеиными грудями, села рядом с останками Атына. Сложила перепончатые крылья и зашамкала:
– Брызну белым молоком – голова, вернись! Брызну черным молоком – с костью кость срастись! Брызну красным молоком – кожа, прилепись!
Из коричневых сосцов прыснуло разноцветное молоко. Старушка легко подняла воссозданные мощи, взлетела с ними на приступок гольца и, швырнув тело в море, запела:
– Духи-девки водяные с беспощадными глазами, рыбья кровь и злые пальцы, вас зову я, вас скликаю! Недоделанного бросьте в пламенеющую воду, в холод жаркий, зной студеный, в сердце северного ветра. Мякоть выжгите земную, все ненужные остатки, все крупицы человечьи! Напустите гадов моря с плавниками из уловок, щупальцами из уверток, пусть повяжут с хитрецою, познакомят с сетью каверз!
Девятью зелеными кругами всплыли космы-водоросли водяных девок. Вытаращились девять пар налимьих глаз. Ничего не выражали эти глаза – ни чувств, ни мыслей. Поглазев вдосталь, девки скрылись под темной водой.
Каменной твердости пальцы воткнулись в бесплотный остов, размахнулись и метнули его, как гарпун, в огнедышащую волну. Язык волны слизнул Атына в мрачно пылающую бездну. Гремучие валы катали, скручивали, выминали кости в ледяном жерле моря. Жгли хладным пламенем, вымораживали студеным огнем, сверлили глаза, уши и ноздри бешено вертящимися сосульками. Потом морские гады облепили тело щупальцами и плавниками, впрыскивая в кости таинства дьявольского лукавства и бесовских козней.
Жесткие пальцы девок выдернули иглы из кожи игольчатой рыбы, вырвали жало у морской змеи. Проткнули-ужалили во многих местах, проверяя, достаточно ли зла в Атына накачано. Кивая лягушечьими головами, посоветовались и, видимо, нашли, что не зря потрудились огненные валы и хитрые гады. Закинув мальчика на берег острова, забулькали-заговорили хором:
– Сделали немерзнущим его. Сделали неплачущим его. Легкое дыхание обрел. Получил хвост стужи и огня. Все незримое увидит он. Все неслышное услышит он. Станет чуять носом, точно зверь. Станет плотью ощущать, как дух.
– Будет ли в намерениях тверд, не шатнется ли в делах своих? – спросила старуха.
– То не наша горькая печаль, – равнодушно ответила одна из девок. Другие уже исчезли в волнах.
Мать духов повернулась на пятках и… взорвалась пестрыми брызгами! Ударяясь о землю, крупные белые, черные и красные капли превращались в крохотных косматых старух.
Старушонки тонко захихикали, показывая друг на друга пальцами. Высунув из воротов трехдольные груди, заполоскали ими по ветру, заметались по берегу и защебетали:
– Кости, мозг в себя вбирайте!
– Шкура, мясом наполняйся!
– Потроха, в живот влезайте!
– Тело, кровью наливайся!
Как только Атын стал на вид прежним, к гомонящим старушкам подвалила черная тучка. Веселая компания дружно запрыгнула в нее и, не прощаясь, взлетела.
Лось-человек поднял мальчика и повернул его лицом к востоку:
– Сгинул ты и вновь родился. Первый круг твой завершился. Все, иди, забудь, что было!
– Кто я?.. – успел крикнуть Атын.
– Черной воли сила! – донесся до него рев пряморогого зверя.
Кругом, сколько хватало глаз, бежали крапленные льдинами волны. Берег был пустынен. На острове высились лишь скала да сухая сосна с шаманскими гнездами. Трещина в небе сгладилась. Переменчивые ветра разбрасывали по взлохмаченным небесным кромкам мерцающие угли разбитых туч.
Таинственный свет разлился в голове Атына. Тело ощущало приятные приливы бодрости, незнакомую силу и забытый покой. Уловив краем глаза, как на вершину скалы приземлился шмель, а ухом – его жужжание, мальчик понял, что зрение и слух его стали намного острее.
Все кончилось, идти было некуда. Атын лег на песок и решил вздремнуть в новой надежде на то, что проснется дома.
* * *
– Он умирает! Помоги же ему, он умирает! – кричала сквозь вой ветров матушка Лахса.
– Выживет, – не очень уверенно утешала, похоже, Эмчита. Скрипнула дверь, подал голос Манихай, но ветра завопили громче и заглушили звуки внешнего мира.
Погодя кто-то проорал:
– Эй, проснись!
Атын проснулся. Не Дьоллох ли приехал? Да конечно, он! Кто, как не брат, может нагло орать над ухом? Надо не забыть сон ему рассказать!
Не открывая глаз, Атын засмеялся. Приготовился вскочить и бросить подушку брату в лицо, но не успел. Бесцеремонный Дьоллох схватил под мышки, потряс, на ноги поставил.
…Атын уперся носом в пропахшую железом грудь рослого мужчины. Поднял голову и не сумел подавить крика: острым двойным ножом подрагивал над ним огромный железный клюв.
– Что, как резаный бычок, ты орешь-то, дурачок? – досадливо проклекотал мужчина и оттолкнул от себя насмерть перепуганного мальчишку.
Атын снова сомкнул веки.
– А ведь резаный и есть – чтоб удобней было есть, – напомнил другой гортанный голос. – Резаный, искрошенный, заново испрошенный…
