Язык у Человека-лося был хорошо подвешен. Пользуясь, видно, редким случаем всласть поболтать, волшебный зверь говорил без умолку. Отвечал на вопросы, сам спрашивал, поворачивая к мальчику разгоряченное бегом веселое лицо. А потом рассказал сказку о Железорогом лосе и женщине-лосихе – праматери кузнецов.
В стране высокой на заре миров столь резво корни неба вырастали, что почвы пышных девяти слоев вдруг прорвались и бремя опростали. Тогда Творец взял глины и песка, взял дерна малость в дождевую пору и закрепил под небом на века, чтоб дать корням какую-то опору. Девятислойный купол воспарил над кругловатым, как яйцо, замесом. Так Бог случайно Землю сотворил, а корни проросли Великим лесом. Зверьем, людьми, лошадками, скотом ее помалу населил Всевышний, начальным людям передал потом заветный Круг, для блага не излишний. Кормясь охотой, дерево рубя, всем духам люди поклонялись в ноги и чаяли высокими себя, бессмертными, как ласковые боги.
Рекою Жизни воды потекли, настоянные в росах неба воды, в проворных волнах люльки понесли и на Земле благословляли роды. Где с северного моря на восток рукав речной сворачивал кругами, суровой стражей обходил поток красивый лось с железными рогами. Стерег он реку от седой Зимы и от ее неистового мужа – Быка Мороза, властелина тьмы, тумана, голода и лютой стужи. Быку ваяла грозные рога из глыб морского льда Зима-старуха, но не нашлось на берегах врага, кому бы жаркое вспорол он брюхо.
Орто благоухала и цвела. Веселые поводья Дэсегея дыханье жизни, света и тепла легко струили в Сюры, души грея. Дарила лесу вечная весна бессрочных трав и ягод вереницу…
Вот как-то раз красавица одна в тайгу отправилась по голубицу. Как в синем дыме, в ягодах кусты. Чем дальше, тем они крупней и слаще. Не замечая близкой темноты, в дремучей дева очутилась чаще. Назад помчалась, не жалея ног, покуда зорька догорала, к дому, но вскоре поняла, что, как в силок, в урман попала вовсе незнакомый. Уже прокрался сумрак в мир лесной, а все она тропу бесплодно ищет, и тут нашла под старою сосной покинутое кем-то логовище. В случайное укромное жилье скорее набросала веток ворох и только влезла, тотчас же ее как в воду погрузил тревожный морок.
Всю ночь душа блуждала в страшных снах. А лишь взошла Чолбона в юном блеске, сменил ночную темень новый страх – лес дрогнул в диком грохоте и треске. Как будто великан махал пращой и, безрассудной похваляясь силой, крушил деревья да ревел еще так жутко, что в груди сердечко стыло! Утесы тряс громоподобный звук, и с дробным шумом кедровых орехов сыпун и камни падали вокруг из горсти потревоженного эха.
Ох, как взглянуть хотелось: он каков – гигант, играючи валящий древа? И вот двух насмерть бьющихся быков сквозь брешь в густых ветвях узрела дева… Неужто морок с явью довелось, вдруг перепутав, поменять местами?! Был зверь один – железорогий лось, второй – пороз с туманными рогами!
Клубится пар, с дымящихся боков летят лохмотьями наплывы пены, и змеями на шеях у быков переплелись раздувшиеся вены. С гор щебня мчится жалящий ручей, сечет хребтины, шкуры прожигая, но боли от подобных мелочей не чувствуют два бешеных бугая! Дерн до колен пораненных изрыт, кругом валы истоптанных деревьев, взлетает высоко из-под копыт корней и моха смолотое вервье. Неотвратимо настигает смерть мышиный выводок в гнезде разбитом, и, колотясь о каменную твердь, как в бубен, бьют могучие копыта!..
За сшибкой взбеленившихся быков следила вся смятенная округа. Рой молний высекался из рогов, когда они дубасили друг друга. За лосем верх – Великий лес поет песнь щебета и шелеста герою. Одолевает бык – пурга метет, тайгу заносит снежною горою!
В миг судьбоносный лосю удалось приблизить долгой битвы завершенье, пырнул железными рогами лось бок бычий в непредвиденном движенье! Взор помутневший вскинув на врага, взревел бычина в зыбком развороте, шатнулся… и огромные рога в грудь лося устремились на излете!..
Гул прокатился в ярусах небес, рябины рыжей гроздья застучали, и ветром затрубил Великий лес песнь яростную скорби и печали. Над местом боя взвился черный смерч, в нем жутких бесов показались рожи. Один держал рыдающую речь, и все другие причитали тоже. Потом, большую растянувши сеть, с ячей роняя скользкий ил и тину, втянули в смоляную круговерть свою подраненную в бок скотину… Страшенные какие, ой да ой! В боязни девица закрыла очи да так и обмерла, покуда вой не отдалился в воздухе и почве.
К полудню лес издал прощальный стон. Жизнь продолжалась вечная, простая… Тут дева – к лосю, глядь – а дышит он, обломок ледяной в груди растаял! К убежищу, к приветливой сосне она едва приволокла зверюгу… И словно в странном, небывалом сне жизнь побежала новая по Кругу.
К заботе попривык суровый лось. Шло время по житейскому излому, и крепко сердце девы прижилось к бесхитростному бытию лесному. А дальше исподволь случилась в ней без ведома и спроса перемена: ногами стали руки по длине, сравнялись все четыре постепенно. Как будто некий превращал злодей ее в лосиху, следуя примете, не зря бытующую у людей: «С кем ты живешь – обличье явит в свете». Под сенью красноталовых кустов бродя по озерцам под птичьи песни, вечерними бутонами цветов она со зверем лакомилась вместе. Ночами в скалах с девою Луной водила хороводы бесконечно, носилась вслед за стайкой озорной дневных мгновений – мотыльков беспечных…
Когда лосиха, теша тонкий нюх, губами к шее друга прикасалась и в ноздри бил солоноватый дух, она себе счастливою казалась. Но в миг явленья праздничной весны на три печальных дня, три очень длинных, переносились вдруг лесные сны в стихию человечьей половины. Вновь превращалась в девицу тогда лосиха, над Рекою Жизни стоя. Печалилась, что вдаль несет вода неумолимо время золотое, и горевала о своей судьбе, которую сгубила злая дрема, с уныньем вспоминая о себе – о той, ушедшей некогда из дома. И виделось ей прежнее бытье, очаг горячий, ныне бесполезный… А где слезинки падали ее, там становился дерн рудой железной.
Однажды, сидя у реки, она с тоской разглядывала отраженье. Измаяла невнятная вина ее от нового преображенья. Тут девицу охотник усмотрел, коня оставил и, дивясь немало, в кустах подкрался ближе, да задел предательскую ветку краснотала. Красавица слетела с места вмиг и понеслась, скача легко и длинно. Едва беглянку резвую настиг изрядно запыхавшийся мужчина. А развернув, глаза не в силах был охотник отвести, завороженный. Такую бы не сразу он забыл… Такую мог бы он позвать и в жены! В аймаках девиц было, как сенца, в округе знал он все девичьи лица, но не встречал пригожее лица, очей нежнее в колдовских ресницах… Другие не нужны ему вовек, а лишь она одна! Спросил негромко: «Ты дух таежный или человек?!» – и на колени пал пред незнакомкой.
Насилу девица произнесла: «Я – человек, – от леса отрекаясь. Двумя словами в жертву принесла все, чем жила досель, дрожа и каясь…»
Вначале робко сторонилась всех пугливая красавица дикарка. Язык ее был скуден, странен смех, у очага ей было слишком жарко. Но после притерпелась, обжилась, зверей добытых молча свежевала. Через охотничью, рыбачью снасть, держась запрета, не переступала. Когда же, напрягая чуткий нюх, губами к шее мужа прикасалась и в ноздри бил солоноватый дух, она себе счастливою казалась… Однако новой солнечной весной опять вернулось к ней обличье зверя. Что делать – взял супруг оброт двойной и все глядел, глазам своим не веря. Потом жену он крепко привязал в жилье к столбу у левой половины и на коне немедля ускакал в лес на три дня, три длинных, очень длинных…
