Белый Творец недаром явил нынче небо с яркими звездами. Не зря снился сон с насмешливыми детьми. Теперь бы не опоздать, взять эленских сорванцов за руки и направить на безгрешный путь. Сандал усмехнулся, представив, как выступает по горной тропе в окружении галдящих пострелят и, минуя Каменный Палец, торжественно ведет их дальше, к заоблачному миру…
Стоит детворе разок побывать здесь, и – прощай, спокойствие! А там в жреческое селение нагрянут дотошные матери, приковыляют любопытные старухи, востроглазые девицы зачастят якобы по ягоды… Это ли не напасть?
Недавно, обходя заповедные горы, Сандал заглянул в пещеру Скалы Удаганки. И что там обнаружил! Дерзновенная дочь багалыка отважилась изобразить на левой стене крылатую кобылицу!
Смелый рисунок потряс воображение жреца. Вначале он, жутко разозленный, собрался отправиться к легкомысленной Лахсе и отчитать женщину за недосмотр за своевольным ребенком. Следовало раз и навсегда запретить нравной девчонке где бы то ни было живописать существа, имеющие души!
Мечась в ярости, Сандал надергал мха, в ручей окунул. Хотел начисто вытереть стену… Но подошел ближе и остановился.
Он долго стоял перед рисунком, рассеянно теребя клочья мокрого мха. Не заметил, что вода залила полу дохи и капает на торбаза. Гневные мысли еще продолжали вертеться в голове, а душа неожиданно бурно им возразила, искренне изумляясь и радуясь зрелому мастерству девочки. Несмотря на сошедший в горы вечер, освещенная последними лучами солнца кобылица была светла и прекрасна, как весеннее утро.
…Две белые лилии распустились нынче в озере Травянистом, когда облетела черемуха. Белизна цветов была безупречной – матовой и глубокой. В чистоте линий таилось совершенство. Точеные лепестки горели на темной глади воды, словно застывшие язычки белого пламени. Казалось, не вспыхивают они, чтобы только не испугать человека своей победной красотой…
Жрец не мог заставить себя дотронуться мхом до стены, как не мог сорвать прекрасный цветок.
Почему девочка нарисовала крылатую Иллэ? Не узрела же ее где-то въяве! Но это она, это Иллэ, предводительница табуна небесных удаганок! Иссиня-черный, выпуклый глаз кобылицы косился на жреца живо и настороженно. Сандал вгляделся внимательнее. Заметил щербинку, из которой, как из-под века, выступал круглый камешек-глаз.
Не обошлось без джогура. Кому, как не Сандалу, знать, от кого унаследовала девочка волшебный дар видеть невидимое и делать то, что недоступно другим! Незабвенная жена багалыка, нежная Нарьяна, могла вызывать небесный огонь. Ее дочери трехликий Кудай подарил великое умение живописать души… Что ж, славный и, может быть, не тщетный жребий. Рисунок Илинэ вызывал трепет и восхищение, пробуждал желание поклоняться подлинной красоте… Ах, как жаждал когда-то молодой Санда, Такой-же-как-все, живя в селенье Ньики, быть хозяином волшебного джогура! Но Сандал не завистлив. Нет, не завистлив, потому и не алчен. Он искренне рад чужому дару.
Жрец тихо попятился к валуну, не имея сил оторвать взгляд от чудесного рисунка, который нравился ему все больше и больше. Заставил себя отвернуться, обогнув камень. Непонятно отчего легкий, светлый, будто только что озаренный, поспешил к дому.
– Экая птаха, – бормотал он в жалости, вспоминая первый день Илинэ на Орто. – Экая странная птаха!
Напрочь запамятовал о проверке жреческих гор. Перед глазами продолжался чудесный полет крылатой Иллэ.
Сандал никому не обмолвился ни о рисунке, ни о джогуре Илинэ. И ей ничего не сказал. Зачем? Никто, кроме него и девочки, сюда не ходит. Пусть Скала Удаганки, хранительница всяких тайн, оберегает и этот секрет.
…После тяжких снов жрец тяжело вышел навстречу восходу. Неверным шагом двинулся к Каменному Пальцу.
– Алчность – вот что губит людей, – лился шепот Сандала в уши странствующего ветра. – Благодарю Тебя, Белый Творец, за то, что Ты избавил меня от алчности и зависти. Мне ничего не нужно от людей, ничего не нужно от Тебя. Ты знаешь, я не имею в доме лишних вещей, стараюсь обойтись малым. Ем лишь столько, сколько необходимо для поддержания жизни в моем бренном теле. Единственное мое желание, которому я усердно служу и буду верен до ухода по Кругу, – чтобы люди поняли и познали Твое бесконечное величие и не мнили о себе высоко.
Губы Сандала говорили привычные слова, а в сердце густела тревога. Холодные пальцы звезд. Смеющиеся дети. Илинэ. Его вина перед багалыком и девочкой.
Утекло то время, когда Сандал не чувствовал вины за собой и был свободен. В последние годы он каждое утро выплачивал дань совести за содеянное десять весен назад. Невинные лучи озаряли открытое темя, а он не мог принадлежать небу всецело и безраздельно. Озарение, правда, все же случалось, но редко бывало ликующим и невесомым, как прежде. Сердце тяготил грех обмана. Теперь жрецу казалось, что совершил он его по наущению всезнающего духа с глазами-сосульками, который приснился в памятную ночь Осени Бури. Невозможно быть праведным, позволяя себе грешить втихомолку. Творец видит все. Творец знает, чья дочь Илинэ.
Сколько раз хотелось Сандалу признаться в истомившей его тайне на общем сходе! Сколько раз представлялось в покаянных мыслях, как поведут себя багалык, жрецы и старейшина, что скажут люди, вонзив в него копья осуждающих глаз!
Но – нет… Что хорошего принесет это запоздалое признание тем, кого умышленно или ненароком задела его трижды клятая ложь? А что станет с ним? Дрожащий, придавленный веснами, убеленный сединами, будет стоять перед рядами схода криводушный жрец, гадкий обманщик, принародно опустив повинную голову, как напроказивший мальчишка. Дескать, простите, люди добрые, я больше не буду? А после – посох в руки и снова по кругу Земли. Но уже не почитаемый человек, а всеми отринутый лжец, гонимый с насмешкою и позором. Как жить без Элен и зачем тогда, вообще, жить?!
Не было дня, чтобы он не пожалел о словах, притянутых горячей кровью гнева и высказанных Хорсуну в миг его высшей скорби. Не было вечера без раскаяния о взятом на душу грехе лжи.
…И не было ночи, чтобы та же горячая кровь не приманивала к застарелым обидам Сандала мстительного удовлетворения. Острой занозой носилось оно в его истонченных венах все десять весен. Кровь искала себе оправдания и выстукивала в висках: не зря был наказан Хорсун, живущий вопреки заветам! Может, он, главный жрец, хорошо изучивший человеческие нравы, избран быть орудием наказания надменного багалыка?
В конце концов, Сандал отомстил не за себя. Он отомстил за Белого Творца.
В полдень жрецы собрались в общей юрте у подножия утеса. После благодарения богам Сандал поведал о движениях звезд. Рассказал и о детях, смеявшихся в его сне.
– Я тоже заметил, что Круг Воителя небывало ясен в последнее время, – молвил старший жрец Эсере́кх, – но нет у нас звездных пастухов, чтобы звезды над Элен паслись спокойно, подобно коровам на аласе. Тут не помогут и бесконечные обряды отвода зла. Придется смириться, ждать и верить, что Белый Творец вмешается в провидение. А вот дети, скажу я вам, и меня беспокоят. Все чаще стали рождаться в долине необычные чада. Разве не удивительно, что доныне безгласный девятивёсный Билэр, сын старца Мохсогола вдруг заговорил чисто, бойко и сплошь какими-то загадками? Или, опять-таки, Айана, младшая дочка нашего старейшины Силиса. Недавно я посещал свою престарелую матушку, так она сообщила мне, что своими глазами видела, как девочка залезла на макушку Матери Листвени!
