Хозяйки гладили холку и покатые бока пеструхи, шептали ей добрые пожелания. Корова невозмутимо жевала жвачку, косилась на них влажным оком, подрагивая серебряной серьгой в ухе. Спокойно перенесла вечернюю дойку. Дала, умница, почти ведро жирного, как сливки, молока, несмотря на то что ее щедрое вымя подергали пальцы всех женщин, даже жесткие, с несмываемой окалиной, руки Кирика.
До позднего вечера женщины угощались яствами, потрясая воздух троекратным «уруй». Всласть наелись пушистого керчэха малыши, допущенные ввечеру к столованию. Тут же во дворе и заснули, завернутые в одеяла, на шкурах, пока матушки водили осуохай.
Запевать женщины дозволили «девице» Кирику, у него был красивый мягкий голос. Парню эта часть праздника понравилась больше всего. Мытарства наконец-то кончились. Весело выпевая слова заставок к песенному хороводу, Кирик думал, что не станет обижать свою будущую жену. А вообще, было б неплохо каждому до свадьбы побывать жертвой на женском торжестве, дабы после поостеречься распускать дома руки.
Кирик все еще с содроганием вспоминал жестокую «похоронную» песнь, подозревая, что в древние времена его бы впрямь, совсем нешутейно, могли принести в жертву духам Преисподней. Кто знает, как оно было тогда – песнь же почему-то осталась. На шее плавильщика багровел укус, оставленный молодой женой молотобойца Бытыка, больше похожий на страстный, взасос, поцелуй…
* * *
Урана танцевала вместе со всеми, подгоняя время. Уйдут женщины к ночи, и она приберется в доме. Станет светло от сияния серебряных обручей на чашах, от боков камелька, отбеленного меловой глиной с суоратом для блеска. К завтрашнему обеду поджарит ляжки зайцев, сварит лакомые конские потроха и кобылью грудинку, запечет толстых карасей. Тимир вчера наловил, а все еще тяжело бултыхается рыба в ведре с мокрой травой…
Мать прожила без сына одиннадцать весен, остались ночь и полдня, где уж тут спать! Сон, счастливый, спокойный, как тихие облака, придет к ней потом, когда глаза вдоволь налюбуются ненаглядным мальчиком, а нос вволю насладится родным запахом его еще по-детски тонких волос.
Ах, какой Сандал все-таки мудрый человек, правильно придумал: жертвы Нижнему миру принесены, теперь сытые духи не появятся в доме кузнеца на лучшем семейном празднике! Ведь и у них есть понятия если не о чести, так о договоре. Разве не самая огромная жертва была принесена Ураной – столько весен не видеть собственного ребенка, живущего рядом? Не потребуют же духи новых жертв!
И вот женщины разошлись. Последней, подхватив спящую годовалую дочку, шагнула за ворота черноглазая шалунья Дяба. Как бы не было темно, Урана подметила, что из ближних кустов к женщине порывисто вышел кто-то худой и высокий в длинном платье. Ох, напрасно смеялся Бытык над плавильщиком!
Покачав головой, Урана тотчас забыла об опрометчивости молотобойца. Метнулась к коробу под нарами, вышвырнула из него все, что лежало сверху. Звонко звякнули железные пронизки коричневой оленьей дохи, отороченной мехом рыси, с косыми разрезами на полах. Кругло блеснули литые серебряные бляхи нарядного пояса с ножом в чехле и узорным кошелем. Урана расправила на лежанке рубаху, шитую из тонкой золотистой кожи, опушенную черными собольими хвостами. Поставила рядом остроносые лосиные сапожки-торбаза с вышивкой по швам. Облачится сынок в новую одежку, приготовленную матерью давным-давно, и таким предстанет красавцем – ахнут Лахса с Манихаем!
Самой тоже хотелось выглядеть завтра красивой. Жаль, что вместе с последним терпением Урана утратила к осени добрую часть своего некогда гладкого тела. Платья теперь болтались на ней, как шкура на старой кляче…
Украсила уши серьгами – первыми и самыми лучшими из всех серег с синими камушками, что сделал Тимир. Погляделась в пластинку каменной воды. Ясными звездами горели бусины-капли по бокам исхудалого лица. Радостные глаза сверкали не меньше. Никуда не денешь морщинки под ними, глубокие складки, бегущие от носа вдоль рта, но ничего! Урана задорно тряхнула поседевшей косой. Вернется сын, снова появится желание еды, и не будет новых морщин! Побежала убирать со стола, обтирать-чистить, мыть-подметать… От счастья путались мысли, тело не двигалось, а летало.
Луч восхода вспыхнул в окне. Пробежался по посудным полкам, купаясь в желтом медном и белом серебряном блеске. Лишь тут опомнилась Урана. Села на лежанку в недоумении, оглядывая безупречно убранную юрту… Где же Тимир?
Домм пятого вечера. Угли и пламя
С думой о сыне Тимир дробил молотком подсушенную бурую и красную руду. Недавно он нашел камни, показывающие в проростях на серебро, и до времени их не трогал. Скоро Атын переступит порог кузни. Тогда-то и вытравит Тимир стойкую рудную скверну из крушеца дымом сильного духом растения. Потечет с воронки горна темно-серый свинцовый блеск, богатый серебром. Кричный молот выбьет из него остатки нечистоты.
Тимир взволнованно вздохнул: недалеко тот миг, когда воскурится священная ветвь под первым изделием мальчишки!
В кузнице любая работа сложна, но ответственнее всего плавильная. Опытные плавильщики, лучшие друзья кузнечного огня, играючи калили сырье. За каждым их легким движением стояли долгие весны изнурительного труда и наследное мастерство. Помощники без остановки гнали воздух в мехи. Поднимались и опускались ноздри-отверстия в мягких мешках, снятых чулком с кобыльего зада. Попеременно набухали и опадали кожаные рукава, вдувая ветер через сопло в глиняную фурму.
Сыновья кузнецов, ровесники Атына, помогали отцам. Не по возрасту были серьезны глаза мальчишек. Не по виду сильны тонкие руки, знающие, как бороть железо. В младенчестве эти ребята открытыми в миры глазами видели струи прозрачного дыхания кузни, что переливаются в мехи, лепетали-разговаривали с суровыми железоклювыми людьми-птицами. Теперь мощь древних ковалей, живущая в кузнечных снастях, отзывалась ликующим гулом крови в пальцах юных умельцев, когда они угощали маслом духов предков.
Сегодня Тимир ощущал себя так, словно кто-то зорко следил за ним. В кузне чувствовался ток необычного напряжения. Словно сам трескучий, шипящий воздух, пропахший можжевеловым дымком и летящими во все стороны искрами коржавины, торжественными волнами парил и реял в ожидании девятого кузнеца рода. Должно быть, дедовские духи готовились принять внука.
Придет время, и Атын лучше всех в Великом лесу станет делать шершавое – гладким, гладкое – острым, острое – мягким, мягкое – крепким. Мальчик непременно пройдет Посвящение трехликого Кудая. Из девяти сплавов выльет девять основных шаманских идолов, выкует девять мечей с Ёлю на остриях и девять священных колокольцев, чей звон долетает до ушей богов…
Приятные думы Тимира прервал дружный хохот. Кузнецы все еще обсуждали обращение Кирика в девицу. Жадно глотнув прохладной воды из ведра, молотобоец Бытык продолжил пропущенный Тимиром разговор:
– Кто не знает поговорки: «Старая жена – угли, молодая – пламя!»
– Если твоя Дяба – угли, то, может, я подсоблю тебе ее поворошить, вдруг да ярче разгорится? – засмеялся кто-то.
