Капитан и сопровождавшие его помощник с кормчим снова поднялись на корму и с удовольствием огляделись. Затея Нильсена с буксировкой оказалась на удивление удачной. Флейт всё-таки выбрался из ледяной западни и сейчас, даже несколько набрав ход уже, пусть пока только кормой вперёд, двигался по чистой воде.
Простецки послюнив палец, кормчий поднял его вверх и, ощутив им заметный холодок, радостно сообщил:
– Гере капитан, ветерок есть, можно поднимать паруса.
– Добро, – обрадовался Нильсен и, подойдя к судовому колоколу, сам дал сигнал шлюпкам возвращаться…
* * *
Находясь в Малом царском кабинете, начальник приказа Тайных дел
[58] дьяк «в государеве имени» стоял перед сидевшим у рабочего стола Алексеем Михайловичем и обстоятельно докладывал:
– По тщательному розыску бывший подьячий Щекочихин
[59] Мишка, сбежавший по своему недомыслию в Польшу, нами отыскан.
– И где он? – озабоченно спросил царь.
– Ныне, государь, оный подьячий укрылся в шведских пределах.
– Далеко ж он забрался… – удивился Алексей Михайлович и покачал головой. – Как только удалось…
Дьяк было забеспокоился, опасаясь, как бы Мишкин побег не поставили ему в вину, но, увидев, что вроде бы нет, и, зная про немалый царский интерес к этому делу, он всё изложил толково:
– Было замечено, что оный подьячий сносится с шведским резидентом в Москве Адольфом Эберсом, за коим велась слежка. Однако Щекочихин прознал об этом и сбежал. Поначалу обретался при дворе польского короля Яна-Казимира, причём говорил всяческие поносные речи.
– Это какие же? – насторожился царь.
Дьяк сокрушённо вздохнул и ответил:
– Будто бы, государь, когда ты у своих бояр совета спрашиваешь, они только, уставя бороды, глаза таращат, а ничего толком сказать не могут.
Царь насупился, долго смотрел в окно и только потом спросил:
– А иноземцы, там, в Варшаве, что?
– Те, кто к нам собираются, прямо наших людей спрашивали, правда ли, что на Москве всё так худо, и стоит ли ехать. На что наши люди твёрдо ответствовали, что то всё наветы и на самом деле которые подданные римской, лютеранской, кальвинской и других вер служат честно, тем тесноты никакой в вере не делается, а за верную службу их великий государь жалует.
Какое-то время царь обдумывал сказанное и, явно оставшись довольным, немного помолчав, напомнил:
– Дальше-то с тем подьячим что?
Дьяк, напряжённо ждавший, что скажет государь и не будет ли какого приказа, облегчённо продолжил:
– Король Ян-Казимир ко двору беглого подьячего Щекочихина не допустил, и тогда он подался в Любек, где его заприметил наш тайный посредник Иоганн фон Горн и о том донёс.
– Погоди, – остановил дьяка царь. – Ты ж говорил, он сейчас в Швеции, а Любек же в Пруссии.
– Кружил он, государь, – пояснил дьяк и уточнил: – Из Любека перебрался в Нарву. О том нам тоже стало известно, и новгородский воевода потребовал от нарвского генерал-губернатора выдать учинившего измену подданного его царского величества Михайлу Щекочихина.
– И он что, не выдал?
Чувствовалось, что государь от такого оборота дела начинает гневаться, и дьяк спешно пояснил:
– Отписался, что всенепременно выдаст, однако будто пока найти не может, а сам подьячего в Швецию услал.
– Вон оно как… – Царь снова задумался, а потом с какой-то грустью в голосе произнёс: – Вот и сын Ордын-Нащокина было за рубеж уехал. Правда, там поносных речей не говорил и сам возвернулся. Теперь вот этот, Михайло Щекочихин, тоже туда же… Отчего так?
– Так, государь, сын боярина из интереса ездил, а эти, кто корысти ради, за золотыми червонцами бегут…
– Эти? – не дал ему договорить царь. – Что, и ещё есть?
– Есть, – вздохнул дьяк. – Недавно взят был по розыску подьячий Сибирского приказа Первой Михайлов. Встречался он с шишом
[60] свейским Петером Вальдом. Позже выяснилось, что в товарищах с ним ещё один подьячий, уже Разрядного приказу, Реутов Матвейка. Только когда Первоя брали, он у него тоже был и, едва стрельцов увидел, сразу сбежал. Не иначе как в Литву. Послан за тем Матвейкой вдогон стрелецкий десятник, но пока что там и как – неведомо.
– Так… – Теперь в голосе царя прозвучала угроза. – А что этому Петеру Вальду было надобно, выяснил?
– Выяснил, государь, – кивнул дьяк. – Очень ему желательно увидеть Большой Чертёж. Опять же, как тот Чертёж наверх вносили, видел Матвейка Реутов, вот ему-то за копию Петер Вальд большие деньги сулил
[61].
– А что, подьячий Матвейка и впрямь Большой Чертёж где-то мог видеть? – забеспокоился царь.
– Нет, государь, – покачал головой дьяк. – Оттого, что у них никакого доступа к Чертежу нет, задержка и вышла…
Царь успокоенно кивнул, а потом строго спросил:
– Петера Вальда взял?
– Зачем же спешить? – осторожно возразил дьяк. – Поглядим, кто он да что он, а главное, с кем он, и уж тогда…
– Правильно мыслишь, – похвалил дьяка царь и, поднявшись, начал неспешно расхаживать по кабинету…
* * *
Распустив все паруса и взяв круто к ветру, коч ходко шёл «встречь солнцу». Прямо по курсу вырисовывался контур серого, негостеприимного острова, где по всему каменистому берегу густо белели языки так и не растаявшего снега. По левому борту, совсем близко тянулось бесконечное ледяное поле с нагромождением торосов, отсвечивающих на изломах яркой голубизной. Справа же, за островом, виднелась чистая вода, но шквалистый ветер, как нарочно, дул с этого румба, словно норовя прижать коч к ледяной кромке.
Стоя на носу коча, кормчий Епифан Стоумов и его помощник, подкормчий Иван Вага, с опаской смотрели на постепенно приближающийся берег. Наконец Вага показал на северную оконечность острова, где лёд, похоже, плотно сидел на прибрежной отмели, и невесело заключил:
– Там нам проходу нет…
