– Вижу, – отозвался кормчий и кивнул на другую сторону. – Туда тоже не сунуться, хоть льда нету, ветер всё едино не пустит…
– На вёслах тоже не выдюжим, – заметил Вага.
– Верно говоришь, – согласился с ним кормщик и добавил: – Того и гляди прямо на камни выкинет.
Тем временем ветер заметно крепчал. Судя по всему, запохаживал настоящий шторм, и кормщик, раздвинув подзорную трубу, стал обеспокоенно всматриваться в линию уреза, где уже не на шутку бушевал прибой.
Епифан смотрел долго, но потом повеселевшим голосом спросил Вагу:
– Вон тот серый камень видишь?
Камень и впрямь был весьма приметный, и подкормщик кивнул:
– Ну, вижу. А что?
– Бухточка там небольшая. Вроде как укрыться можно. – И Епифан сложил ставшую уже ненужной трубу.
Убавив, насколько возможно, парусность, коч всё ближе подходил к уже чётко прорисовавшемуся входу в укромную бухточку. Правда, под серым камнем и с другой такой же каменистой стороны была белопенная круговерть, но если держаться посередине, открывшийся проход вполне обнадёживал.
Кормщик Епифан неотрывно смотрел вперёд и, чтобы верней держаться выбранного курса, время от времени молча подавал рукой знак помору, стоявшему на правиле. Все были напряжены, вглядываясь в открывшуюся узость, и всё-таки, отвлекая внимание Епифана, Вага тронул его за рукав:
– Смотри…
Епифан глянул в указанном направлении и увидел на низкой стороне входа в бухту чётко прорисовавшийся поморский крест
[62]. Это означало, что здесь уже кто-то бывал. Кормщик увереннее ввёл своё судёнышко в узость между камнями, и тут зуёк, из любопытства тёршийся возле борта, истошно завопил:
– Потайник!..
[63]
Мгновенно осознав опасность, Епифан крикнул:
– Ворвань!
Все бывшие рядом поморы кинулись к сложенным на палубе бочонкам и, вышибив у пары из них дно, враз выплеснули жир за борт. Казалось, очередная волна вот-вот швырнёт коч на коварный камень, но разлившаяся ворвань на короткое время утишила волнение, и судёнышко миновало опасное место.
В открывшейся небольшой бухточке, защищённой скалистым наволоком
[64], было относительно тихо, и волны, уже не трепавшие коч, позволили отвести судно на спокойное место под защиту берега, где кормщик, решив здесь переждать непогоду, приказал бросить якорь.
Затем Епифан, спустившись ненадолго в каюту, поднялся назад, уже держа в руках градшток
[65]. Уперев жезл в щеку чуть ниже глаза, кормщик прицелился в горизонт, а потом, перемещая ригель
[66], сориентировал его верхний конец на солнце. Закончив измерение, Епифан опустил градшток, посмотрел на деления жезла и, обращаясь к только что подошедшему Ваге, сказал:
– Далековато забрались…
– Пожалуй, – согласился с Епифаном подкормщик. – Думаю, лучше южней идти, а то льды уж больно близко.
– Так и сделаем, вот только переждём непогоду здесь, – принял решение кормщик и понёс градшток назад в каюту.
Вернувшись, Епифан увидел, что Вага, вооружившийся подзорной трубой, что-то пристально высматривает на берегу. Кормщик посмотрел, ладно ли скатаны паруса, всё ли стоит там, где надо, и только потом спросил:
– Ну что, углядел чего?
– Пока нет… – Вага ещё довольно долго продолжал смотреть в трубу, изучая берег, и наконец поделился соображением: – По виду для моржового лежбища место тут уж больно подходящее…
Епифан тоже присмотрелся и подумал, что, пожалуй, помощник прав. Берег с другой стороны бухты был гораздо ниже. Там, чуть выше уреза тянулась пологая каменистая полоса, на которую сейчас накатывали волны, а дальше был защищавший возможное лежбище от ветра прислон
[67].
Правда, никаких моржей там не было, и Епифан хотел было сказать об этом, но тут Вага радостно воскликнул:
– Есть!..
– Что «есть»? – удивился кормщик.
– Заморных бивней
[68] там полно! В трубу видно!
– Вот как, – обрадовался Епифан и удовлетворённо потёр руки.
Это случайно найденное старое лежбище было удачей. Ежели собрать имевшуюся там моржовую кость, можно получить немалый доход…
* * *
За каждым поворотом реки открывался всё новый и новый краевид. То вдоль уреза тянулись густые заросли верболоза, то, опустив ветви до самой воды, группками стояли ивы, то к реке близко подходил лес или, наоборот, открывалась широкая, поросшая ковылём степь.
Возле уреза время от времени появлялись то жёлто-песчаные полоски, то испещрённый цветами тёмно-зелёный ковёр водорослей. В реке часто била рыба, а на берегу то и дело или вдруг вспархивали птичьи стаи, или, ломая кусты, удирал вспугнутый с водопоя зверь.
По этой реке неспешно плыл с десяток стругов, а за ними тянулась длинная вереница плотов, сбитых из уже обработанных и ошкуренных брёвен. Караван шёл по течению, и гребцы лишь слегка шлёпали вёслами, подправляя ход державшихся стрежня тяжелогружёных дощаников.
Струги заполняли одетые в носильное платье
[69] стрельцы, и было ясно, что это не купеческий караван, а воинская команда, спускающаяся в низовья. Правда, пока никаких врагов не предвиделось, и стрельцы, отложив в сторону пищали, толковали между собой, обсуждая открывшийся им тут благодатный край.
На корме шедшего третьим струга, где собрались стрелецкие командиры, настроение было другим. Здесь на всякий случай прикидывали, кто может им помешать и помешает ли? А помешать могли или внезапно налетевшие из степи татары, или казаки с украинской стороны.
В конце концов, сердито прервав, казалось бы, бесконечные споры, многоопытный сотник сказал:
– Мы для того и идём, чтоб клятую татарскую сакму
[70] перерезать напрочь. Что ж касаемо казаков, то у них сейчас на Украине, как они сами говорят, руина. Гетманы промеж себя власть делят. А простой люд от того украинского безладу на Слобожанщину в царские пределы уходит.
– Оно заметно, что тут татаровья шастают, – вздохнул один из пятидесятников. – Который день сплавом идём, земля богатейшая, а по берегу ни души….
