Он прервал свою речь и закурил. Мишель последовал его примеру. Пыхнув пару раз дымом, де Сарсель продолжил:
– Погода стояла тихая, и мы смогли пройти вдоль берега, не поднимая парусов. Все барки стояли на якоре у самой отмели, а сторожевой корабль дрейфовал примерно в полумиле от этой флотилии. Ловцы жемчуга подумали, что это идут испанцы из Маракайбо. Когда мы подошли к жемчужной отмели, на самой большой барке я заметил восемь пушек и примерно шестьдесят солдат. Мы потребовали, чтобы они сдались без боя, но испанцы открыли огонь. Конечно, мы ответили из своих пушек, да так метко, что испанцам пришлось туго. Пока они готовились ко второму залпу, мы взяли их на абордаж. Но как перехитрить сторожевой корабль и убраться с жемчужной отмели без приключений? И я придумал. Мы затопили свое судно, на захваченной барке оставили испанский флаг, солдат загнали в трюмы и вышли в открытое море. Сначала на сторожевом корабле обрадовались, полагая, что их барка нас потопила, но когда испанцы заметили, что мы уходим в море, то раскусили наш трюк и бросились за нами в погоню. Они преследовали нас до ночи, но никак не могли догнать барку. Ветер крепчал, и я рискнул поднять все паруса, чтобы оторваться от сторожевого корабля. Вот тут-то и случилось несчастье – неожиданно треснула грот-мачта…
Де Сарсель позвал слугу:
– Эй, малый! Еще рому!
Воцарилась недолгая пауза – видимо, де Сарсель старался восстановить в памяти все подробности своего приключения. Потом он снова начал рассказывать:
– Тогда мы связали пленных солдат попарно и выставили их у борта в виде живого щита – чтобы испанцы, имеющие значительный перевес в количестве орудий, не расстреляли нас как мишень. Кроме того, я приказал срубить грот-мачту и поднять на фок-мачте и бушприте все паруса, какими только можно было воспользоваться при таком ветре. И все равно сторожевой корабль догнал нас и атаковал. Пришлось сдаться, ведь испанцев было намного больше. Но я сумел выторговать условие, что в плену мы не будем таскать камни или известь. Тебе, надеюсь, известно, что если кто-нибудь из берегового братства попадает в плен, то его заставляют три или четыре года работать в каменоломнях Мейна – как раба. А когда он становится непригодным для этой цели, его отправляют в Испанию – на другие каторжные работы, требующие меньше сил и здоровья…
Де Сарсель налил себе рому; он пил крепкий напиток, словно кофе, мелкими глотками, в отличие от Мишеля, который отправлял содержимое кубка в желудок одним махом.
– Одного жалко: жемчуга у нас на борту было минимум на сто тысяч пиастров. Сто тысяч! Дьявол! Удача была так близко…
Он умолк, заново переживая сказанное. Мишель терпеливо ждал продолжения истории.
– Затем нас выслали в Испанию… – Де Сарсель стал совсем мрачным. – Всех. Капитан сторожевого корабля, нужно отдать ему должное, свое слово сдержал, не отправил нас в каменоломню. А дальше неинтересно… На каторге в Испании я познакомился с одним французом, приближенным Великого Кэзра, ему помогли бежать, и он прихватил меня с собой. Великий Кэзр сразу понял, что я могу быть ему полезен в его темных делишках. Так что ни о какой благотворительности речь не шла. Я убивал тех, на кого указывал Кэзр. Но только на дуэли! Это было моим условием. Хотя, если быть до конца откровенным, честными такие поединки назвать трудно. Я ведь бретёр, и этим все сказано. Как я умею владеть шпагой, вы знаете, мой друг.
– А как вышло, что вам пришлось сражаться вместе с моим отцом, который спас вам жизнь? Об этом вы почему-то никогда не рассказывали, всегда уклонялись от ответа на этот вопрос.
Пьер де Сарсель улыбнулся.
– Должен признаться, этого никогда не было, – ответил он.
– То есть как это?! Ведь вы говорили…
– Говорил. Но не всю правду. Сражаться пришлось, даже в одной военной кампании, но только по разные стороны. Ваш отец – гвардеец короля, а я по молодости был наемником и воевал против французской короны. Увы, такие были времена. Собственно говоря, и сейчас они не лучше… Как-то я попал вместе с несколькими товарищами в плен и нас приговорили к повешению. Ваш отец, узнав, что я французский дворянин, забрал меня из команды висельников, и мы всю ночь сидели у него в шатре и бражничали. А под утро он снабдил меня продуктами, вернул мне шпагу и проводил за аванпосты. Так что неизвестно, кто кому больше должен – вы мне или я вам…
Так с подачи своего наставника Мишель де Граммон получил из рук губернатора Бертрана д’Ожерона заветный корсарский патент и капитанское звание. На самом деле он был всего лишь лейтенантом, капитанами называли только командиров линейных кораблей, фрегатов и корветов. Но на Мейне капитаном считался даже командир какой-нибудь дрянной посудины с тремя-четырьмя пушками малого калибра – сакерами или мёрдерами.
Денег Пьера Француза хватило на покупку почти новой пинассы. Ее продал известный всему Мейну флибустьер, голландец Николас ван Хоорн, который внезапно почувствовал в де Граммоне родственную душу. Это была во всех отношениях выдающаяся личность – авантюрист до мозга костей. Ван Хоорн носил ожерелье из бесценных жемчужин поразительной величины, окружавших редкой красоты рубин. Эту склонность к украшениям имели почти все пираты, но мало кто долго таскал на себе такие ценности. Видимо, ожерелье служило ван Хоорну талисманом.
Николас ван Хоорн начинал как корсар французского короля. После блистательных успехов в пиратском ремесле он окончательно возгордился и стал топить любые встречавшиеся ему корабли, даже французские, если Франция не платила ему за службу. Вскоре он лишился корсарского патента и возглавил флотилию вольных добытчиков. Его маленькая эскадра пиратствовала на Антильских островах, не прикрываясь уже ничьим флагом. Ван Хоорн даже ненадолго принял сторону испанцев, чтобы в нужный момент покинуть их, прихватив «на память» несколько купеческих галеонов.
Наставник оказал Мишелю еще одну любезность. Они собрали небольшую эскадру в составе фрегата Пьера Француза, пинассы де Граммона и двух барок, которые принадлежали не капитанам, как обычно, а всему экипажу – на паях. Матросы выбирали капитана из своей среды и разбойничали во флотилии какой-нибудь известной личности, потому что большие корабли, перевозившие ценные грузы, были им не по зубам. Это было самое буйное на Мейне сообщество – одно то, что они меняли капитанов так же часто, как дама высшего света носовые платки, говорило о многом, – но Пьер Француз не склонен был с ними церемониться, пираты это знали и вели себя вполне благопристойно: слушались приказов и не устраивали диких оргий, правда, под угрозой немедленной расправы.
Первый же выход в море принес Мишелю де Граммону неслыханную удачу. Эскадра Пьера Француза перехватила голландскую купеческую флотилию. Обычно она перевозила настолько богатые грузы, что ее прозвали Амстердамской биржей. На пиратов де Граммона пролился золотой дождь – команде пинассы полагалось восемьдесят тысяч ливров. Мишель немедленно расплатился с де Сарселем и отправился на французскую часть Эспаньолы, в Пти-Гоав, славившийся рынками, где буканьеры продавали вяленое и копченое мясо, и притонами, где играли в кости по-крупному.
