С Тимком во Францию отправились его буканьеры – те, кто не собирался возвращаться на Мейн и кто не желал быть королевским корсаром. Конечно, об этом они не сказали никому – как сговорились заранее и как приказал капитан Фалькон, которому грубые, но наивные охотники доверяли всецело. Они знали, что уж кто-кто, но коссак точно их не обманет и не подведет.
В Дьеппе Тимко продал фрегат за хорошую цену, деньги разделил между буканьерами честно, по справедливости, тепло попрощался с ними и исчез. Куда именно, никто из его боевых товарищей даже не догадывался.
О задумке Тима Фалькона и некоторых буканьеров знал только Гуго Бланшар. От него Тимко не скрывал своих замыслов, тем более что теперь Гуго должен был исполнять нелегкие капитанские обязанности не временно, а постоянно – если, конечно, команда согласится. Старый охотник был как скала: ему можно было доверить любую тайну.
Осень 1667 года на Левобережной Украине выдалась славная. Земля-кормилица словно почувствовала, что войне пришел конец, и щедро осыпала бедный люд своими милостями. Богатые хлеба уже были убраны, сено стояло в стогах, сады усыпаны плодами, от густого яблочного запаха перехватывало дух, а первая позолота на листьях создавала праздничное настроение. Казаки и селяне готовились к осенним ярмаркам, не беспокоясь за свою жизнь и судьбы родных и близких, и веселый людской гомон поднимался к голубому небу, где важно плыли пушистые белые тучки. А уж как птицы щебетали! Это были их прощальные концерты перед скорым отлетом в теплые края, и они старались изо всех сил.
По широкому тракту ехал господский экипаж, запряженный четверкой добрых коней. Его сопровождали верховые – с виду вроде запорожцы, но было в них что-то чужеземное, незнакомое: шаровары поуже, высокие сапоги с большими пряжками, кафтаны иноземного покроя с густым рядом бронзовых пуговиц, кирасы, которые казаки надевали очень редко, в основном старшины, и то перед боем. Только шапки у них были смушковые, со шлыками, как положено, да усы казацкие, длинные.
Встречные селяне с опаской жались на своих возах поближе к обочинам и долго провожали отряд глазами, а потом начинали судить-рядить: кто это, куда едут, зачем и почему? То, что какого-то богатого пана охраняют казаки, ни у кого не вызывало удивления. Война хоть и закончилась, но времена еще смутные, и разбойного люда много расплодилось. Убить не убьют, а ограбить могут.
Господин в экипаже большей частью торчал в оконце, жадно вглядываясь в пробегавшие мимо пейзажи. Его карие глаза часто увлажняли слезы умиления и радости, которые тут же высыхали, когда в голову путешественника приходили какие-то мрачные мысли. Тогда он забивался в глубь кареты и сидел там, нахохлившись, как сыч в дупле. Но проходило немного времени, и он опять высовывал голову из оконца и снова любовался красотами осенней природы.
Это был Тимко Гармаш. Вернее, сьёр Тимоти ле Брюн, подданный французской короны. Он ехал в родное село с надеждой, что его родители все еще живы и он сможет обнять мать и отца, которых не видел много лет. Французы в Речи Посполитой и на Украине не были большой редкостью; взять того же Гийома ле Вассёра де Боплана, который был приглашен польским королем Сигизмундом III на службу как старший капитан артиллерии, картограф и военный инженер. Результатами его трудов были сочинение под названием «Description d’Ukranie», изданное в Руане в 1660 году, и подробные карты Украины и Польши.
Официально, если судить по проездным документам, сьёр Тимоти ле Брюн ехал для установления торговых связей с Левобережной Украиной, что весьма приветствовалось Москвой. Поэтому ему полагалась личная охрана. Воспользовавшись этим, Тимко и собрал отряд, странный с точки зрения его земляков.
Это и впрямь были запорожские казаки. В 1644 году тогда еще просто полковник Богдан Хмельницкий, как влиятельный член казацкого посольства к польскому королю, участвовал в переговорах с французским послом графом де Брежи, который по указанию кардинала Мазарини и по совету де Боплана намеревался убедить запорожских старшин принять участие в войне Франции против Испании. Весной следующего года полковники Богдан Хмельницкий, Иван Сирко и Солтенко посетили Фонтенбло и договорились о предоставлении французскому королю трехтысячного казацкого войска. Французское командование обязалось платить каждому казаку по двенадцать талеров, а сотникам и полковникам – по сто двадцать.
В конечном итоге казаков бросили на произвол судьбы, обещанного жалованья им не заплатили, и запорожцы, обиженные несправедливостью, добирались домой кто как мог. У них совсем не было денег, и казаки, привычные к крестьянскому труду, стали подрабатывать в голландских хозяйствах. Некоторые остались в тех краях навсегда, обзаведясь семьями, другие перебрались во Францию, а многие перешли на службу к испанцам.
Тимко знал об этом, поэтому прежде всего разыскал во Франции земляков и предложил им навестить родные края, естественно, за его счет. А уж там как они захотят – останутся дома или вернутся во Францию. Согласных набралось почти полсотни – они так и не смогли привыкнуть к чужому укладу жизни, и вскоре, получив необходимые проездные документы, сьёр Тимоти ле Брюн отбыл в далекую варварскую страну. Напасть на столь внушительный отряд грозных воинов по дороге не решился никто, даже чамбулы татар-крымчаков, рыскавшие по Украине в поисках ясыра.
– Остановись! – приказал Тимко кучеру и вышел из кареты.
Внизу, в речной долине, раскинулось его родное село. Горло перехватило, и Тимко с трудом проглотил образовавшийся ком. Наконец-то он дома! В это трудно было поверить, и скажи ему кто полгода назад, что скоро он окажется в родных краях, капитан Тим Фалькон лишь горько рассмеялся бы в ответ. Но сейчас он видел с пригорка родную хату и колодец во дворе, и старую грушу, на которой давным-давно свили гнездо журавли…
– Поехали! – нетерпеливо сказал Тимко.
Днем в селе редко можно встретить прохожего. Все при делах, в работе и заботах. Даже совсем старые бабки, и те чем-нибудь заняты. Но весть о появлении на центральной улице панского экипажа, да еще с внушительной охраной, разнеслась мигом. Первыми сбежались дети – им всегда интересно все знать. Затем подошли деды, а за ними подростки. Вскоре за каретой и всадниками уже тянулся целый шлейф из односельчан Тимка разных возрастов. Люди будто знали, что пан приехал именно к ним, хотя бы потому, что битый шлях далеко отсюда. С какой стати ему сворачивать в тупик?
Тимко из кареты не показывался. Чем ближе она подъезжала к дому, тем сильнее у него колотилось сердце. Наконец кучер сказал: «Тпр-ру!», и экипаж остановился возле двора старого Гармаша. Немного поколебавшись, Тимко отворил дверцу и в волнении ступил на дорожку, по которой бегал босоногим сорванцом, – таким, как те хлопчики, что умолкли, словно по приказу, и глазели на него как на диво. А сьёр Тимоти ле Брюн и впрямь вырядился как знатный паныч – во все дорогое, заграничное. Только пистолеты за поясом и сабля на боку подсказывали знающим людям, что перед ними не изнеженный барчук, а воин.
Из калитки вышел подросток лет пятнадцати и недоверчиво спросил:
– Дядьку, вы к нам?
