Увы, его ждало горькое разочарование – лестницы на месте не оказалось! Хорошо хоть пес растерялся, не ринулся за ним сразу вдогонку. Перед меделяном встал сложный выбор: или исполнять свой собачий долг, догонять нарушителя охраняемых им границ, или заняться окороком, который так вкусно пах. И все-таки служебное рвение пересилило голод; мудро рассудив, что окорок никуда не денется, пес понесся за Тимком со всей прытью. Впрочем, меделянские псы не отличались беговыми качествами; для этого они были чересчур тяжелы и неповоротливы.
Тимко в отчаянии оглянулся и схватил валявшуюся под ногами палку. Теперь ему придется отмахиваться от псов, пока не подоспеют сторожа. А уж что будет потом, об этом юный спудей старался не думать… И тут его внимание привлекло открытое окно садового домика. Оно светилось, но не очень ярко. Наверное, в комнате горела всего одна свеча. Увидев, что к первому псу присоединились еще двое, – они не лаяли, а лишь угрожающе рычали, неторопливо приближаясь к будущей жертве (а куда она денется?) – Тимко подскочил, уцепился за подоконник и одним махом очутился в небольшой светелке. Он плотно закрыл окно и только после этого огляделся.
В комнате горела свеча-ночник в высоком бронзовом шандале, который стоял на туалетном столике. Светелка была богато убрана: два кресла с цветной обивкой, французские шпалеры на стенах, большое венецианское зеркало в деревянной резной раме, покрытой позолотой, на полу дорогой турецкий ковер, в углу, возле двери, высокая подставка с кувшином для умывания и медным тазиком…
Но главное сокровище комнаты обнаружилось возле окна, под стенкой. Там, на широкой кровати с балдахином, под розовым атласным одеялом сладким сном почивала прелестная панна. Она не проснулась даже тогда, когда Тимко от неожиданности шарахнулся в сторону и зацепил туалетный столик, на котором вокруг шандала теснился полный набор дамских туалетных принадлежностей: мази и пудра в миниатюрных шкатулках, флаконы с благовониями, щипчики и кисточки в стаканчике из резной слоновой кости и еще много чего, о чем бурсак не имел ни малейшего представления.
Он спрятался за шторой, чутко прислушиваясь, что творится за стенами, и со страхом ожидая, что панна в любой момент может проснуться и поднять крик. К псам, караулившим Тимка возле окна, присоединились и сторожа; они посовещались, недоумевая, с какой это стати меделяны привели их к садовому домику, а потом, видимо, решив, что с псами творится что-то неладное, прикрикнули на них и гурьбой отправились осматривать территорию сада.
Вскоре раздались тревожные крики, а спустя какое-то время сад осветился факелами, и послышался гневный голос Тыш-Быковского. Видимо, дворовые шляхтича обнаружили, что в коптильне побывали незваные гости, и доложили хозяину. Тыш-Быковский долго орал на них, грозясь разными карами, а потом все стихло, и сад погрузился в ночную дрёму.
Тимко тихо покинул свое ненадежное убежище и подошел к спальному ложу панны. В мерцающем свете свечи ее свежее румяное личико показалось ему ликом ангела. Юный бурсак затрепетал; в нем вдруг проснулось желание, которое стало посещать его в последнее время, особенно в ночные часы, и о котором он боялся признаться даже самому себе. Не в силах противиться неожиданной страсти, он опустился возле кровати на колени и поцеловал панну в щечку.
Она сонно зашевелилась… и открыла глаза. Тимко будто прирос к полу; он был не в состоянии не то что бежать, но даже сдвинуться с места.
Какое-то время панна смотрела на него без особых эмоций; наверное, ей казалось, что она видит сон. Но вот в ее взгляде появилось что-то новое; но это был не страх, а скорее интерес.
– Ты кто? – спросила она нежным голоском.
– Т-т… Тимко… – еле выговорил бедный спудей.
– А как здесь оказался?
– Влез через окно…
– Зачем?
– Не знаю…
– Как романтично! – воскликнула панна. – Я нравлюсь тебе?
– Очень!
– Ах, все так куртуазно! Точно как в том рыцарском романе, который недавно мне читала моя бонна! Ты будешь моим рыцарем! Согласен?
– Да!
Тимко постепенно начал приходить в себя. Очарование милой панны конечно же никуда не делось, но внутренний голос уже не шептал, а кричал: «Беги отсюда, дурачина! Если тебя поймают в спальне панны, то живым точно не выпустят!»
– Ясная панна, – сказал Тимко. – Мне пора.
– Ты поцеловал меня, – вдруг сказала она непререкаемым тоном.
– Прости… не сдержался. Ты такая красивая…
– Правда?
– Как Бог свят!
Тимко встал с колен, подошел к окну и осторожно выглянул в сад. На чистое небо выкатился золотой месяц, и в саду стало светло. Бурсак облегченно вздохнул – вроде все тихо, кругом никого. Он обернулся к девушке и сказал:
– Прощай, ясная панна. Я ухожу.
– Постой! Подойди ко мне.
Тимко послушно подошел к кровати.
– Поцелуй меня… еще раз, – тихо молвила панна. – Пожалуйста…
Спудей нагнулся и снова хотел коснуться губами ее румяной щечки, но панна вдруг обхватила его руками, и страстный поцелуй в губы ошеломил Тимка. Ему показалось, что он длится целую вечность. Но вот панна оттолкнула его и неожиданно сердитым голосом сказала:
– Уходи! Прочь!
Недоумевающий Тимко (что это с ней случилось? – думал он; чем я обидел ее?) распахнул окно, сел на подоконник и приготовился спрыгнуть в сад, и тут раздался нежный голосок панны:
– Меня зовут Ядвига… Ядзя…
Тимко промолчал; а что тут скажешь? Оказавшись на земле, он воровато оглянулся по сторонам и пошел прямиком к старой яблоне, толстая ветка которой тянулась до самого забора. Она и послужила ему мостиком. Благополучно выбравшись из сада, Тимко со всей юной прытью помчался по узкой улочке, благо месяц высвечивал все неровности и колдобины. Он бежал, не чуя под собой ног. Ему казалось, что еще немного, и он взлетит в небеса. Какое-то новое, неведомое доселе чувство переполняло его душу, и Тимко не понимал, что с ним творится.
«Ядвига… Ядзя…» – повторял он имя панны, и от этого у него словно вырастали крылья.
Глава 3. Двор чудес
К людям, жившим подаянием и занимавшимся бродяжничеством, в разных странах и в разные эпохи относились по-разному. Если в античные времена нищих почти не было, а бродяги быстро попадали в рабство, то в Средние века европейское нищенство расцвело пышным цветом, и бродяги приобрели такой статус, что у них едва не выпрашивали благословения. Расцвет попрошайничества был неразрывно связан с господствовавшим в ту эпоху церковным учением. Иоанн Златоуст поучал, что бедным нужно подавать милостыню вне зависимости от того, заслуживают они ее или нет: «Ты не должен разузнавать бедных, что они за люди. Одна защита у бедного – недостаток и нужда. Не требуй от него ничего более, и пусть он самый порочный человек, утоли голод его».
