— Какая разница — упадок, взлет? — Радхакришнан нахмурился. — Разве можно предписать художнику пребывать в том или ином состоянии? По-моему, важно свободное выражение души художника!
Рерих молчал.
Вскоре посол и вице-президент остались наедине. Все другие почетные гости провозглашали в баре тосты «за взаимопонимание и взаимоуважение искусств великой Индии и великого Советского Союза, откуда все Рерихи родом».
— Иван, вчера я получил из Москвы русскую верстку книги моих избранных работ. Тебе принадлежит и идея самой книги, ты же был и ее редактором-составителем. Так вот, однотомнику предпослана вступительная статья. И из нее следует, что автор книги — самый что ни на есть правовернейший марксист.
Бенедиктов молчал. И Радхакришнан, заметно нервничая, продолжал:
— Пикантность ситуации заключается в том, что почти одновременно эта же книга выходит в Оксфорде, Чикаго и Мельбурне.
— Я вижу, тебе моя идея понравилась, — усмехнулся Бенедиктов.
— Понравилась, — согласился Радхакришнан. И тут же добавил: — Теперь представь радость моих врагов, когда они сопоставят западные и ваше предисловиия.
— Выход?
— Простейший — все издания печатать без предисловий. Однако сложнее всего мне будет объясниться с московским издательством.
— Сарвапалли, обещаю тебе уладить это дело с максимальным тактом…
Радхакришнан пожал локоть Бенедиктова. В молчании они сидели минуты полторы-две. Нарушил его индиец:
— Нет, решительно отказываюсь понимать Рериха: «Беспредметность упадок духа». Удивительно примитивное мышление.
— Позволь, Сарвапалли, с тобой не согласиться. Собирая искусство вот уже более тридцати лет, искренно интересуясь им, я пришел к выводу, который разделяют многие искусствоведы Европы, Азии, Африки и обеих Америк: несомненное большинство абстракционистов — шарлатаны. Сознательные или бессознательные.
— Я не могу включить себя в число этих твоих искусствоведов! Надеюсь, ты не подвергаешь сомнению мою честность?
— Нет, разумеется. Так же, впрочем, как и неспособность абстракциониста написать реалистический портрет.
— Но зато эмоции! Какие мгновенные эмоции и неземные ощущения способны вызвать их линии, хаотические взрывы цвета! Ты помнишь, Иван, тогда в мой первый приезд в Москву…
— Я помню, Сарвапалли! Тогда, в Москве, ты просил меня помочь тебе устроить на учебу в докторантуру нескольких ученых-сельскохозяйственников из Индии. Их учеба не была предусмотрена культурным соглашением.
— Ну и переходы у тебя, Иван — от высот духа до навозных куч! Помню, как не помнить. И что же?
— Только не говори, что у вас возникли при этом трудности.
— Вот именно, дорогой Сарвапалли. МИД Индии твердит: «Квота»* (* Установленное количество дипломатов того или иного иностранного представительства). И хоть ты лопни — не хотят даже первые шаги предпринять.
— Я думаю, если ради кого и нужно обойти квоту, так это ради вашего советника по сельскому хозяйству! Обещаю попробовать, Иван.
— Благодарю. Но это не все. Я хочу просить разрешения вашего правительства открыть в Дели наш культурный центр, а на Юге советскую библиотеку.
— Этот вопрос совсем недавно обсуждался на заседании кабинета и было решено повременить…
— Именно поэтому я и хотел бы привлечь к нему еще раз, в приватном порядке, твое внимание, Сарвапалли. В Индии действует шесть американских культурных центров и пятнадцать библиотек. А когда мы ставим вопрос об открытии одного (одного!) советского центра и одной (одной!) библиотеки, нам отвечают: «Решено повременить»…
— Мой тебе добрый совет, Иван: поговори при случае с Джавахарлалом. Когда принималось решение, он был в отъезде, я — в госпитале…
Из дневника посла:
«Сегодня в 19.00 дал ужин в честь делегации Комитета Советских Женщин, прибывших в Дели, для участия во Всемирном Женском Конгрессе, который открывается здесь завтра. С индийской стороны на ужине присутствовали дочь премьера Неру, секретарь правящей партии г-жа Индира Ганди, руководители женских организаций. Состоялся обстоятельный обмен мнениями о налаживании более тесного сотрудничества между нашими странами в области женского движения. Борьба за равноправие женщин — одна из острейших проблем в строительстве новой Индии».
Индира Ганди сидела к нему в профиль, и он невольно исподтишка любовался ею. «Глядя на нее, нетрудно поверить легенде о божественном происхождении индийцев, — Бенедиктов поправил галстук. — Орлиный нос, большие — чуть навыкате карие глаза, четко очерченные губы. Великим резцом Природы отсечено все лишнее. И это гордое умение царственно нести голову. Нежные женственные линии легко угадываются под вроде бы небрежно наброшенным бледно-розовым сари. Чтобы научиться такой нарочитой небрежности, понадобились века… Да, века! А чтобы научиться так виртуозно разбираться в головоломных хитросплетениях не только национальной, но и глобальной политики, и не только разбираться, но и принимать единственно верные решения чрезвычайной важности для судеб сотен миллионов людей — для всего этого не хватит ни веков, ни тысячелетий. Ибо — я убежден — этому научиться нельзя. Нет, для этого нужен врожденный политический гений… Гений, который Индира унаследовала от отца. Воистину, добрые боги этой страны благословили Индию таким отцом и такой дочерью. Добрые боги!»
Словно почувствовав его взгляд, Ганди повернулась. Ее улыбка — улыбка доброго и щедрого сердцем человека — всегда ошеломляла Ивана Александровича своей искренностью. Бенедиктов улыбнулся ей в ответ.
— Ваше превосходительство, — заговорила она тихим голосом, — за последние несколько недель я очень устала и мне, говоря по правде, не хотелось ехать ни на какую встречу. теперь я могу сказать, что нисколько не жалею о том, что приняла ваше приглашение!
В гостиной резиденции посла собралось человек пятнадцать. Разбившись на группки по двое, по трое, гости беседовали, пили соки, аперитив. К Бенедиктову и Ганди подсела Зоя Голубина, глава советской делегации.
— Не жалею потому, — продолжала Индира, обнимая Голубину, — что встретила Зою. Я же не знала, что ты будешь здесь. Мы как сестры, — она мягким движением головы откинула локон со лба. — Мы ведь знаем друг друга сто лет!
— Да, целый век, — Зоя засмеялась. Ее короткая стрижка, большие, весело блестевшие серые глаза, вздернтутый нос, худенькая фигурка делали ее похожей на мальчишку-забияку. И лишь складки у рта выдавали возраст.
Бенедиктов знал Голубину не первый год. Знал как человека безграничной храбрости. Во время войны, в сорок первом, когда немцы были на подступах к Москве, она с ножом и гранатой ходила с разведгруппой по ближним немецким тылам.
— Когда я воевала с немцами, — сказала Голубина, словно прочитав его мысли, — Индира боролась за свободу Индии с англичанами. В тюрьме не раз сидела.
