— Теперь воюете за равноправие женщин, — сказал Бенедиктов, наливая Ганди сок, Голубиной — сотерн, себе — водку. — У меня иногда такое ощущение, — добавил он, — что наши женщины более чем равноправны! Когда я говорю так, — продолжал Иван Александрович, — я имею в виду обратный э ф ф е к т, который феминизация имеет для наших мужчин. Они постепенно перестают быть джентльменами. При таком понимании равноправия женщина иногда закабаляется хуже, чем в средние века. До сих пор у нас все еще семья именно та сфера, где более всего сказывается неравноправие женщины и мужчины.
— Наша женщина, — глаза Индиры становятся гневными, — и по сей день предмет почти открытой купли и продажи. Ее первую увольняют, ей платят половину заработной платы. Она — раба мужа, раба обычаев, раба предрассудков и невежества. Она безропотный объект безжалостной эксплуатации. Она может даже стать главой государства, но по-прежнему будет чувствовать на себе проклятие неравноправия. Столетний гнет чужестранцев можно сбросить в один героический день. Чтобы уничтожить гнет женского рабства, нужны десятилетия…
Ганди повернулась к Голубиной:
— Зоя, мы не виделись с тобой целых два года.
Бенедиктов извинился, отошел к другим гостям.
После легкого ужина известная таджикская танцовщица, член делегации, исполняла танцы народов мира. Во время одного из них, передавая Ганди вазочку с мороженым и бокал шербета, бенедиктов негромко сказал:
— Мне приятно исполнить возложенную на меня миссию и передать вам приглашение моего правительства посетить в удобное для вас время Советский Союз.
Ганди склонила голову:
— Я благодарю ваше правительство и вас, господин Бенедиктов, за столь высокое внимание к моей весьма скромной персоне. Вы знаете, мне довелось уже побывать в СССР во время визита отца. Не скрою — есть вещи, которые мне у вас не нравятся. Некоторые — очень. Но в главном, в основном, — в том, что он дает простому человеку — мне ваш социальный эксперимент импонирует. Импонируют его масштабы, смелость, с которой он осуществляется, и главное его результаты. Я обязательно воспользуюсь вашим любезным приглашением — и, по возможности, — в ближайшее время.
Несмотря на слабые протесты Голубиной («Неудобно! Не хочу тебя стеснять!»), Индира настояла на том, чтобы Зоя остановилась у нее. Они отпустили машину почти у самых ворот резиденции Неру. Ганди жила с отцом. Женщины долго шли по парку. В воздухе стоял густой запах жасмина, еще каких-то не знакомых Голубиной цветов.
— Отцу нравится ваш Бенедиктов, — неожиданно проговорила Индира. — Он считает его лучшим послом во всем дипломатическом корпусе.
— А тебе он нравится? — спросила Голубина.
— Что я? Я не премьер-министр. Хотя, если хочешь, я отвечу на твой вопрос. Мне нравится, что за все годы, что мы знаем друг друга, так или иначе общаемся, он ни разу не только не солгал, поверишь ли — не покривил душой. Я не потому это тебе говорю, что он — твой соотечественник. Мы достаточно знаем и доверяем друг другу, ведь так?
Голубина ответила легким пожатием локтя Индиры.
— Все же, знаешь, дипломат! — продолжала та. — Я на них столько насмотрелась…
Опять долго шли молча.
— Зоя, помнишь, я тебе как-то рассказывала о своей учебе в Швейцарии, Англии?
— Помню, конечно!
— Я еще тогда интересовалась вашей Средней Азией. Всю доступную мне литературу проштудировала. А когда мы с отцом приехали в Узбекистан, поездили по республике, посмотрели на все своими глазами, повстречались с сотнями людей, поговорили с ними — мне так вдруг стало стыдно за авторов всех тех книг!.. Я отцу сказала об этом, он смеется: «Ты политикой чуть не с пеленок занимаешься, пора бы и попривыкнуть». «Но ты ведь всегда правду говоришь!», — возразила я ему. На что он мне с горечью ответил: «Да, дочь моя, я всегда говорю правду. именно поэтому у меня почти нет друзей и вдесятеро больше, чем нужно, врагов. И, тем не менее, тебе я завещаю правду, только правду и ничего кроме правды».
«Надо быть дочерью великого Неру, чтобы последовать его завету, думала Голубина. — такой дочерью, как Индира»…
Из дневника посла:
«Сегодня в 21.00 по приглашению Общества дружбы „Индия — СССР“ принял участие в открытии Недели Советских фильмов, которое состоялось в крупнейшем столичном кинотеатре „Маджестик“. В зале, украшенном государственными флагами обоих государств, были исполнены советский и индийский гимны. Присутствовали премьер-министр Неру, министры, представители общественности, деловых кругов, пресса. Зрители тепло приветствовали представительную советскую киноделегацию. На открытии были работники всех советских учреждений в Дели, члены их семей».
Показ фильмов открывала совместная советско-индийская документальная лента: «Независимость — годы и свершения».
На экране — бойницы башен Красного Форта. несмотря на жаркое утреннее солнце, сотни тысяч людей терпеливо ждут уже который час на площади. Ждут вердикта истории. Фермеры, лавочники, купцы, рабочие, чиновники, военные все расы Индии. наконец с крепостных стен ударили пушки. Появился молодой Неру — вдохновенный, энергичный, смеющийся. Люди перестали говорить, двигаться. Люди затаили дыхание.
— Я объявляю великую, многострадальную, свободную Индию независимой республикой — отныне и навсегда!
Исторические кадры сменяются пейзажами огромной страны. Голос диктора звучал негромко и торжественно: «Сейчас я процитирую отрывок из недавней книги премьер-министра Неру: „Когда я думаю об Индии, я словно вижу мою Родину с борта космического корабля, находящегося в орбитальном полете. Сверкающие серебром пики могучих гор, коричневые ленты полноводных рек и голубые глаза озер; зеленые пояса джунглей и массивы цветущих полей; и моря, моря, бирюзовым разливом окаймляющие страну… Я вижу отдельных людей — и всю нацию. Храмы искусств и заводы-автоматы, небоскребы и атомные реакторы, архисовременнейшие лаборатории и воистину массовые университеты — это лишь некоторые контуры Индии, которая грядет. В ней не будет места болезням и нищете, зависти и корыстолюбию, голоду и страданиям. В ней везде — на Севере и Юге, западе и Востоке естественным и привычным человеческим состоянием будет состояние счастья“…»
В зале раздались аплодисменты. К.П.С. Менон, президент общества дружбы, зашептал Бенедиктову: «Господин Неру — северянин, вы знаете. Но эти его слова приемлет вся Индия, в них не забыт никто».
Даже на индийском политическом небосклоне, богатом яркими и крупными звездами, К.П.С. Менон выделялся как суперзвезда первой величины. И дело было даже не в его талантливости. И даже не в неизменном благосклонном покровительстве сильных мира сего, что само по себе уже могло — и при отсутствии таланта, и при не самой удачливой судьбе — обеспечить богатство и положение в индийском обществе. Как говорил еще отец Неру Мотилал, сердце К.П.С. Менона вмещало столько доброты, что он сам весь как бы светился ею изнутри. Он долго был послом Индии в Москве и теперь, помимо всего прочего, являлся главным советником премьера Неру по русским делам.
