Часов в семь Парсел вернулся домой. Первой, кого он увидел, как только вошел в нижний вестибюль, была Беатриса. Сжавшись в комочек, она сидела на низеньком диванчике.
— Беатриса! — негромко сказал Джерри, словно не позвал дочь, а констатировал факт ее присутствия.
— Папочка! — закрыв лицо руками, Беатриса зарыдала. Парсел стоял возле нее, гладил светлые волосы дочери.
Через два дня были похороны. По завещанию Маргарет, ее похоронили в фамильном склепе ее родителей. Всю дорогу домой с кладбища отец и дочь молчали.
Вечером, когда Парсел зашел в комнату Беатрисы, она сидела за столом в дорогом костюме, что-то писала. Посредине комнаты стояли два закрытых чемодана.
— Папа, — Беатриса подошла к Парселу, заглянула ему в глаза, погладила по щеке. — Я хотела сама к тебе только что зайти. Проститься. Я улетаю через час назад в Индию, в Дели. Не могу здесь. Сейчас не могу. Сейчас… — она не договорила, слезы душили ее.
Парсел молча смотрел на дочь. Она вызвала горничную, поцеловала отца несколько раз, крепко, и, схватив один чемодан, выбежала из комнаты.
Всю эту ночь Парсел не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, вставал, ходил из комнаты в комнату. Дважды принял сильную дозу снотворного. Сквозь занавеси просочился рассвет. Джерри лежал поверх одеяла, запахнувшись в теплый шерстяной халат; смотрел на стрелки огромных старинных напольных часов — башня, солдаты — ружья наизготовку. Когда часы били, солдаты делали нехитрые перестроения. Перед этим выкатывалась пушка, ее выстрелы и отсчитывали часы. «Так и человек, — думал Джерри. — Ать, два! Ать, два! не успеешь оглянуться, как время, тебе отведенное, уже и истекло. Почему истекло? Ать, два! Ать, два! Никто не знает. Как истекло? Ать, два! Ать, два! И все забыли».
Около половины одиннадцатого он, пересиливая себя, поднялся, надел несвежую рубашку, первый попавшийся под руку костюм, какой-то галстук, носки, пыльные ботинки. Впервые за много-много лет он не побрился и, наскоро позавтракав, дал указание секретарю созвать совет директоров компаний на три часа пополудни. Махнув ожидаемому шоферу рукой «Свободен», — сам сел за руль, осторожно, бочком вывел громоздкую машину на улицу, влился в непрерывный поток других. Доехав до окружного моста, он, глядя на воду, задремал на какие-то секунды. пришел в себя от легкого толчка: машина несильно ударилась о парапет. Он тут же услышал донесшийся сзади сигнал полицейских мотоциклов. Нажав на гашетку газа, он помчался вперед, нарушая все правила и ограничения скорости. Вылетев за город на столичное шоссе, Парсел ехал теперь на юго-Запад безо всякого плана или мысли о каком-то определенном пункте, куда ему хотелось бы попасть. Лишь бы не стоять на месте. Лишь бы двигаться. Куда? Какая забота!.. Крашеная блондинка, рискованно обойдя его слева на повороте, сердито что-то крикнула, показала ему язык; какой-то оригинал закинул ноги на ветровое стекло открытого «линкольна», демонстрируя встречным водителям подметки своих ботинок и некоторые сомнительные преимущества кнопочного управления; нахал с междугородней автобусной линии небрежно швырял неуклюжую сорокатонную махину из стороны в сторону: «Разойдись, легковая шушера, а не то так шмякну — где ваши шины, где ваши стекла, где ваши души!»; а вот парень с девчонкой — обнявшись, целуются, он одной рукой крутит баранку, из окна несется непрерывный звук джаза включен автомобильный чейнджер; а вот глупый, грозный «коп» красная рожа, злые глаза, сигарета на губе, кулачища в кожаных перчатках, его «харлей» готов ринуться в любую погоню за подвыпившим ли нарушителем правил езды, за беглым ли гангстером.
Прошло много времени, прежде чем Парселу захотелось выпить чего-нибудь горячительного. Съехав с хайвея, он остановил машину у придорожного ресторанчика. В ресторанчике было тихо, прохладно, полутемно уютно. Джерри прошел в бар, тихо заказал: «Кофе, коньяк, апельсины». Через минуту бармен поставил все заказанное на стойку. Парсел выпил рюмку, вторую, третью. Взглянул на часы: «Три без трех». Некоторое время он пытался вспомнить, где и что он должен был делать сегодня в это время. Но так и не вспомнил. Махнув рукой, налил еще рюмку.
«Вообще-то все это ерунда, — благодушно думал он, сосредоточенно глядя на кофейную чашечку. — Жизнь, смерть, счастье, горе. Меня вытолкнули в жизнь, не спрашивая, желаю я этого или нет. Конечно, сто раз можно было бы и уйти. И на это также не нужно спрашивать чьего-либо разрешения. Но то ли сила инерции бытия такова, то ли жизнь в принципе сильнее смерти. Ну, конечно же, сильнее — все, что дышит, растет существует»…
— Джерри!
Парсел поднял глаза. перед ним стоял Роберт Дайлинг. Моложавый. Дышащий энергией, бодростью. ослепительно элегантный. В белом, отлично сидевшем на нем костюме. От него слабо пахло мужским одеколоном. Из-за его плеча улыбалась Лаура. Милая, нежная, стройная. В летнем, светлом, европейском платье.
— А, это вы! — сказал приветливо Парсел и жестом пригласил их к стойке.
«Джерри — здесь? Один? В это время? В таком виде? Небритый, неряшливо одетый?!» — недоуменно отметил про себя Дайлинг.
— Ну, что у вас новенького? — спросил Парсел, не сводя глаз с Роберта.
— Да вот, несколько часов тому назад прилетели из Дели. Отчет, затем отдых. Хочу Лауре наши Штаты показать, — блеск цивилизации продемонстрировать!..
— Отлично! — Парсел вымученно улыбнулся.
— Как Маргарет?
— Похоронил я Мардж вчера, Роберт. Призвал ее к себе Господь.
Потянулась тяжелая, неловкая пауза.
— Ты извини меня, Джерри. Я не знал, — проговорил Дайлинг. — Мы только что с самолета. — И, помолчав немного, добавил:
— Самые искренние от Лауры и меня соболезнования…
— Да, да, конечно, друзья, — отсутствующим голосом произнес Парсел. И от того, как это было сказано, Роберту стало не по себе.
Парсел вдруг усмехнулся, с неприязнью глядя на Дайлинга, и проговорил размеренно, словно учитель, диктующий классу контрольный текст:
— Роберт! Ты знаешь, что это была единственная женщина из всех наших общих знакомых, которая предпочла меня тебе? Которая никогда не чувствовала желания отдаться тебе? Вообще никому. Кроме меня. И еще, она безумно любила гвоздики…
Только теперь Роберт и Лаура заметили, что вдоль всех стойки стоят вазы с букетиками разноцветных махровых гвоздик. Парсел встал, вдел в петлицу пиджака белый с розоватым отливом цветок и, не сказав ни слова, даже не кивнув им на прощание, вышел из бара. Снаружи взревел мотор, взвизгнули шины. И все смолкло…
— Совсем другой мистер Парсел! — прошептала Лаура.
— Да-а, — ответ то ли на ее слова, то ли на свои мысли выдавил из себя Дайлинг. «Никогда в жизни Джерри не был актером, — думал он. — Значит, что-то в нем сломалось. Джерри Парсел сломался? Из-за смерти своей постылой жены?!» Но ведь он же видел Парсела только что. Своими глазами. И Лаура видела. И даже она, знавшая его какой-нибудь месяц, общавшаяся с ним только за ленчами, коктейлями, на приемах, даже она тотчас заметила перемену. А Роберт, приятель Джерри в течение десятков лет, наблюдавший и изучавший его в самых разнообразных жизненных ситуациях, выпивший с ним вместе не один бочонок виски, джина и коньяка, — он увидел, понял, почувствовал: Джерри Парсел сломался. Он не знал, надолго ли. И не насовсем ли…
