Охрана внимательно наблюдала за толпой. Телохранители то и дело перебрасывались короткими фразами по радиотелефону: «Я — „Мираж“. Как дела, „Тайфун“? „Все спокойно“. „Хризантема“, что у вас нового?». «„Испытатель“, я „Хризантема“. Все идет по плану. Все идет по плану. Опаздываем против графика на одну минуту…»
Джон Кеннеди знал, что в этом городе у него нет ни знакомых, ни друзей. И все же он вглядывался в лица людей так, как если бы он в каждом видел приятеля или единомышленника. Черный священник пел в микрофон какие-то псалмы. Ему подтягивали несколько юношей. Огромный самодельный плакат радостно призывал: «Джекки! Приезжайте к нам кататься на водных лыжах». Конечно, Джон, обладавший завидной наблюдательностью, заметил, что население города словно разделилось на два лагеря: все, кто вышел на улицы — а их были десятки тысяч — искренне и бурно проявляли свою радость и доброжелательство; все же, кто смотрел из окон контор и банков (благодаря их центральному расположению, из них наблюдать движение кортежа было лучше и люди пришли, несмотря на воскресенье), были холодно-враждебны, — ни улыбки, приветствия рукой. «Ну и дьявол с ними, — добродушно думал Кеннеди. — И без вас, господа, встреча, как мне кажется, получилась вполне достойной». Над автомобилем взлетел большой букет пунцовых роз и, описав короткую дугу, упал прямо в руки президента. Охрана охнула. Джон Кеннеди улыбался, кивал головой: «Спасибо».
Почему-то ему вспомнилась Мерилин Монро. Он встретил ее на одном из артистических приемов в Гринич-Вилледже. Изящна, очаровательна, прелестна все эти слова не могут передать и сотой доли того, какой в действительности была Мерилин Монро. У Ф.Д.Р. была светлая и сумасшедшая любовь один-единственный раз, когда он был уже женат. Такая же светлая и сумасшедшая любовь случилась у Джона Кеннеди. У них было три встречи, ради каждой из которых можно было, не задумываясь, отдать жизнь. Были, конечно, и другие (Кеннеди славились своей любвеобильностью). Но другой такой, как незабвенная Мерилинка, — нееет, другой такой не было. Джон смотрел на приветствовавших его людей, на украшенные флагами и транспарантами дома и видел сверкающее своей естественной и неповторимой красотой лицо Мерилин. «Будь счастлив, любимый! Будь вечно счастлив!» — произнесла она. И взгляд ее был печально-нежен.
Кортеж проезжал мимо мрачного здания, все окна которого, кроме одного, были закрыты. На это единственное окно случайно упал взгляд Джона Кеннеди. Он увидел в нем лицо человека, — серьезное, сосредоточенное лицо. «Откуда я его знаю? подумал Джон. — Но ведь знаю же. Первое знакомое лицо среди всех этих тысяч. Чье же оно?».
«Линкольн» поравнялся с мрачным зданием. Кеннеди еще раз бросил взгляд на открытое окно в третьем этаже. «Вспомнил! мысленно обрадовался он. — Маркетти, секретарь Джерри». Сверкнула на солнце линза оптического прицела, и Кеннеди увидел черное отверстие дула, которое смотрело прямо на него. Он был мужественный солдат, он не раз смотрел смерти в глаза. Но тогда там были враги. А здесь, сейчас? неужели этот парень собирается стрелять в своего соотечественника? Своего президента?
Кеннеди закрыл лицо рукой, словно защищаясь от возможного удара. И грянул выстрел. За ним второй. И третий. И Кеннеди стал медленно падать на пол автомобиля. Охранники вскочили на ноги за секунду до его падения. «Что это было?» — спросил один. «По-моему, взрывы двух петард», — ответил второй. «Нет, постой, — трех». «А мне показалось, будто лопнули шины. И не две, не три, а четыре». Только теперь они увидели кровь. Кровь была повсюду — на платье Джекки, на стенках и полу автомобиля, на их костюмах и лицах. С неестественно широко раскрытыми глазами Джекки смотрела какое-то время на упавшего на нее мужа, затем слабо охнула и опустилась на колени. теперь она держала на руках голову Джона и с ужасом видела, что от черепа отвалились две большие розовые кости.
— Убили! — негромко выдохнула Джекки. И закричала так, что услышали многие, бежавшие и стоявшие вокруг: — Моего мужа убили! Убили Джона Кеннеди!
— Немедленно в госпиталь! — закричал шоферу высокий охранник. Тот включил сирену. Машина резко рванулась, стала набирать скорость. «Я „Хризантема“, я — „Хризантема“, — возбужденно говорил высокий в радиотелефон, — ранен президент. Повторяю — ранен Джон Кеннеди. Следуем в госпиталь. Сообщите им, чтобы было готово все для немедленной операции».
Постепенно ликование толпы угасало. Слух о том, что ранили Джона Кеннеди, как лесной пожар распространился по городу. Смех перешел в плач, радость — в недоумение, недоумение в уныние. Многие злорадствовали: «Так ему и надо. Побольше будет миндальничать с красными, они еще не то ему и всем нам устроят!». Уже через две минуты после покушения корреспондент одного из американских агентств, сопровождавший Джона Кеннеди в его поездке, передал в свою штаб-квартиру краткую телеграмму: «Только что по кортежу Джона Кеннеди было произведено несколько выстрелов. Президент ранен».
Джон Кеннеди был убит первой же пулей. Он лежал на руках у своей жены, которая теперь сидела, не видя ни лужи крови у себя под ногами, ни суетливых усилий охранников неизвестно что предпринять и неизвестно чем помочь, не видя ничего. Кроме залитого кровью и скорчившегося в страдальческой гримасе такого любимого, такого родного лица Джона.
— Муж мой, любовь моя! — причитала она сквозь рыдания, укачивая его как ребенка. — не умирай, не уходи, не оставляй меня одну. Я не хочу жить без тебя! не хочу жить!
Кортеж, в котором произошло временное замешательство, теперь мчался вслед за «линкольном» к городскому госпиталю. Во многих машинах люди не знали, что произошло. Одни говорили, что ранили только Джона. Другие утверждали, что пули попали также в Джекки и в губернатора штата Джона Коннали. Третьи высказывали опасение, что выстрелами убиты несколько человек, но кто именно — сказать трудно. Через пять минут после того, как были сделаны выстрелы, о покушении на Джона Кеннеди уже было известно во всех столицах мира. Спустя полчаса было передано сообщение о том, что он скончался на пути в госпиталь. Еще позднее планета узнала о том, что в Джона Кеннеди стреляли сразу якобы два убийцы. И что ни один из них не промахнулся. И лишь один был пойман. Ли Харвей Освальд. Похоже — агент КГБ…
Беатриса вместе с другими сотрудниками штаб-квартиры по предвыборной кампании Кеннеди стояла возле госпитальной операционной, когда из нее вышел Джерри Парсел. Все уже знали, что Джон скончался. Беатриса подошла к отцу, взяла его под руку.
— Что теперь будет? Боже, что теперь будет? — спросила она, и на ее глазах вновь появились слезы.
Джерри пристально посмотрел на опухшие веки дочери, на болезненный румянец на ее щеках, сказал: «Мне только что звонили из Нью-Йорка. Там опасаются паники на бирже. Я срочно возвращаюсь домой». Вытерев слезы, Беатриса смотрела на отца и поражалась его спокойствию, хладнокровию, выдержке. «Как он только может так держать себя в руках, — с невольным уважением, смешанным со столь же невольным недоумением, вопрошала она себя. — Пусть он не считает Джона Кеннеди — как это делаю я и многие другие — выдающимся государственным мужем. Но ведь он же был его другом! Никогда раньше не замечала, что мой отец может быть таким бессердечным, чуть ли не жестоким».
