Большие холодные волны вздымались ввысь, обрушивались в бездну. Неба не было вовсе, сплошная черная мгла и яростно клокочущая вода. Роберт чувствовал, как в его мозг впиваются миллионы иголок. Не в голову, не в кожу на ней, а именно в мозг.
«Так, наверное, пытали в средние века, — подумал он. — Инквизиторы, где-нибудь в Испании». И тут же он услышал голос сопровождавшего его штабного полковника: «При чем здесь Испания, средневековье? Зря что ли возил я вас четыре месяца по всему Индокитаю?». «Ах, да, Вьетнам… Теперь будет вечно бельмом на нашем глазу. А как же быть с французами, как быть с их пословицей „На войне как на войне“? Впрочем, они ведь тоже проиграли во Вьетнаме».
Когда особо злая волна вздыбилась выше других, Роберт, бывший на самом ее гребне, вдруг увидел звезду. Крохотная, как светящаяся точка в черной бездне вселенной, она вдруг стала расти, шириться во все стороны, надвигаясь прямо на Дайлинга. «Она же раздавит и меня, и эту волну, и всю нашу землю», — успел подумать он и погрузился в небытие.
Прошло какое-то время, и он словно ощутил себя в ином измерении. Не было ничего знакомого, привычного. Дышать было гораздо легче, чем всегда. непонятно откуда исходивший свет пульсировал бледно-сиреневыми волнами, которые несли с собой тончайший аромат, болезненно-сладкий и горький одновременно.
Дайлинг не ощущал ни тепла, ни холода. Он был совершенно нагим. И хотя вокруг него находились не только мужчины, но и женщины, он не чувствовал ни стыда, ни малейшей неловкости.
Он шел куда-то, едва касаясь земли босыми ногами, понимая, что он, видимо, не идет, а скорее скользит над землей по воздуху. «Ни одного указателя, — недоуменно подумал он, — ни вообще чего бы то ни было хоть мало-мальски знакомого. Сплошь бледно-сиреневые волны. И вместе с тем я знаю, что движение мое логично и цель определена».
Постепенно сиреневый свет истоньшался, рассеивался, пока, наконец, Роберт не увидел, что и он сам и окружавшие его люди летят низко над каким-то городом. «Париж, — отметил Дайлинг, пролетая мимо Эйфелевой башни. — Старый свет». Повсюду он видел вывернутые из земли кресты и надгробья и пустые могилы. Вся земля, — все поля, улицы городов, все дороги и тропинки — все было запружено несчетными толпами людей. Вновь появились бледно-сиреневые волны. И вновь рассеялись. Дайлинг увидел, что он стоит перед своим скромным семейным домом в Ричмонде. Вокруг Роберта, вблизи его и поодаль стояли его мать и отец, сестра, дядья и деды, прабабки и дальние родственники, о которых он лишь мельком слышал или знал по семейным преданиям. «Все, кто здесь когда-то родился», — пронеслось в сознании Дайлинга. Все молчали, думая о своем. «Кто и зачем собрал нас всех здесь? подумал Дайлинг. — Вон и у соседних домов полно людей. И по всей улице. И по всему городу.
По всей земле». Поплыли бледно-сиреневые волны, и спокойный голос, который поразил Роберта своей мягкостью и вместе с тем строгостью, пронзил, казалось бы, самую его душу: — Я пришел судить вас по делам и поступкам вашим, праведным и неправедным.
Роберт не видел говорившего. Он был уверен, что его не видел никто. Но по тому, что все вокруг него упали на колени, он понял, что голос этот достиг души каждого.
— Встаньте, кто не нарушил девяти заповедей… семи… пяти… трех… хотя бы одной… Люди поднимались с колен и куда-то уходили. Пустели улицы, города, страны. Наконец Дайлинг понял, что он остался один. Один на всей земле. Он вскочил было на ноги. Но невидимая сила вновь заставила его опуститься на колени.
— Боже, неужели я самый страшный грешник? — зарыдал Дайлинг. Но слезы не облегчили его душу. — Но почему? Скажи почему?
— Я простил бы тебе нарушение всех заповедей. Ибо сказано: «Да будет прощение раскаявшемуся». Но есть один грех, который не подлежит прощению. Этот грех — растление души человеческой. Ибо он один порождает все другие грехи. И среди них самый мерзкий и богопротивный — убийство и кровопролитие.
— разве не был я всю жизнь, каждую минуту, каждый вздох ее, искренним и бескорыстным беспредельно?
— Разве убежденный убийца менее гнусен, чем убийца наемный? никому, слышишь, ты, никому не дано права лишать жизни, которая предопределяется единственно Книгой Судеб.
— А-а-а! — закричал Роберт Дайлинг, чувствуя, как он проваливается в бездну, из которой нет выхода. Никакого и никогда…
Он медленно шел по дну реки, погрузившись в нее по пояс.
Ему безумно хотелось пить. И хотя он видел, что по реке проплывают вздувшиеся трупы животных и людей, он зачерпнул из нее обеими ладонями воду и поднес ее ко рту. И увидел, что это была не вода, но кровь.
Глава 5
Клуб двухполюсный
Раджан подписал верстку последней полосы, устало вздохнул, потер ладонями виски. Все-таки, как утомительно быть выпускающим, когда главный не в духе!..
«Вы, молодой человек, так и не научитесь, наверное, отличать шпацию от ротации, — нудно скрипел Маяк: — этот заголовок надо набрать не шестидесятым, а семьдесят вторым кеглем. Это сообщение — перенести с первой полосы на последнюю, в левый, верхний угол. А эту новость — дать петитом где-нибудь в рубрике „Биржи страны“… Вы что, хотите, чтобы мне завтра приклеили ярлык „красный“? Или: Вы что, хотите, чтобы меня завтра объявили американским прихвостнем? И потом, что это за оборот: „Министр возмутился“? Министр не может во-зму-ти-ться. Министр может вы-ра-зить во-зму-ще-ние!»… Когда же главный бывал в хорошем настроении, работать с ним легко и весело. Он шутил, острил, рассказывал анекдоты, торопил всех от наборщиков до заведующих отделами, заражал своей энергией, энтузиазмом. По подписании номера в печать он обязательно приглашает к себе выпускающего и еще трех-четырех ведущих редакторов газеты на чашку отборного, экспортного чая.
— А вы знаете, господа, — говорил он в таких случаях, лукаво оглядывая сквозь очки сидевших за круглым столом в комнате отдыха, — только что ЮНЕСКО завершило анализ данных по многим странам о продолжительности жизни людей, принадлежащих к различным профессиям. И что бы вы думали? Самая короткая жизнь — у поваров. Ха-ха, у поваров! Вечно стоит у плиты, ест без меры — надо же попробовать каждое блюдо! Кто бы вы думали идет на втором месте по краткости жизни? Журналисты, господа. Мы! И уже после нас, на третьем месте — шахтеры, работающие в забое. Под землей. Так что хлеб наш тяжелый. Почетный, если ты честен, конечно. Но, ох, какой тяжелый!
И он бил себя кулачком в немощную грудь и, заговорщически наклонившись к столу, понизив голос, говорил: — А что, господа, давайте опровергнем пророчества и анализ ЮНЕСКО, а? Ха-ха-ха!
Сегодня ничего этого не было. Сегодня Маяк полчаса читал Раджану нотацию, и когда тот уже подходил к двери, сухо бросил:
— До свидания!
За три года работы в редакции Раджан привык к брюзжанию старика, как, впрочем, привыкли к нему и другие работники газеты. Потому что отлично знали, что в душе старик добр и, главное, — первоклассный журналист. Один из лучших в Индии.
