— Теперь дегустация! — воскликнул Теннисон. — Борщ и пирожки!
Сенатор и издатель надели поварские колпаки и фартуки, взяли в руки половники и стали разливать в тарелки всем желающим дымящийся наваристый борщ. Им помогали несколько женщин, которые предлагали к борщу сметану, раздавали пирожки. Два бармена в разных концах зала наливали в крошечные рюмки водку. Аня вызвалась помогать женщинам. Минут через десять она вернулась к Виктору несколько обескураженная.
— Что случилось? Тебя обидели? — Картенев извинился перед собеседником, взял ее за руку.
— Нет, не то. Эти женщины, они сначала приняли меня за свою, сказали, что, видно, новенькая, что они меня не знают.
— Они эмигрантки?
— Да, — Аня удивилась, что он так легко это определил. Когда они узнали, что я — из посольских, они сначала немного растерялись, а потом замкнулись. Но я успела узнать, что ансамбль приглашен из ресторана «Русская чайная комната». Вот и весь мой разговор с бывшими соотечественницами, — она улыбнулась как-то виновато.
— Стоит ли расстраиваться? — Виктор обнял жену. Она благодарно заглянула ему в глаза: «Да, я чуть не разревелась. Их вон сколько, все как по команде — раз! — и замолчали». «Уверяю тебя, у них гораздо больше оснований держать слезы наготове. Впрочем, бог с ними. Давай пройдемся, на людей посмотрим, себя покажем».
Своеобразная публика собралась в тот день в демонстрационном зале издательства «Теннисон и Теннисон». Владельцы ресторанов, винных магазинов, сотрудники издательств, дегустаторы, шеф-повары. Кое-кто приехал даже из других городов, правда, не очень издалека. Знакомились с Картеневым охотно, беседовали радушно, звали в гости. За каких-нибудь полчаса левый нагрудный карман пиджака Виктора распух от визитных карточек…
Дрейфуя по залу, Картенев приблизился с Аней к Теннисону и Киветту. Издатель широко улыбнулся: «Эмори, познакомься с моими новыми друзьями миссис Анна Картенева, мистер Виктор Картенев, первый секретарь, пресс-атташе русского посольства в Вашингтоне». «Рад, — осклабился сенатор. — Рад». «Мистер Киветт, — заговорила Аня, чуть размереннее, чем обычно. — Вы первый американский сенатор, с которым я встречаюсь очно. Пользуясь этим, хочу вам заявить…» «… что безудержная гонка вооружений, — подхватил „мистер Улыбка“, — ставит мир на грань ядерной катастрофы. Я угадал? Нет, вы скажите, я угадал? Вы это хотели сказать?». Он снял фартук и колпак, взял рюмку водки, опрокинул содержимое в рот, причем сделал это лихо, и вновь спросил: «Так угадал?». «Вовсе нет, серьезно ответила Аня. — Я хотела заявить вам, как представителю высшей законодательной власти, что, как и многие мои друзья, я люблю Америку Твена и Сэлинджера, Уитмена, Хэмингуэя и Фолкнера. И не люблю Америку…» — Аня увидела умоляющее выражение лица Виктора: «Помолчи! Иногда молчание золото!». Незаметно подмигнув ему, продолжала: «И не люблю Америку Джона Берча и Джима Кроу!». «Мы с вами абсо-лют-ные единомышленники!», — воскликнул облегченно сенатор и поцеловал Ане руку — галантно, напоказ. Кто-то из фотографов успел поймать этот момент объективом. Вспышка. Еще вспышка сенатор поцеловал русской другую руку. «А ваша жена — отлично промаринованная штучка! — восхищенно прошептал на ухо Картеневу Теннисон. И сколько перца на кончике ее языка!». Тут же Виктор задал вопрос Киветту: «Как вы думаете, почему моя жена назвала имена только писателей?». «Хм… Действительно, почему?» — задумался сенатор на мгновение. И сам ответил: «Полагаю, их знает всякий. Книг, может, и не читал, а фамилию слышал. Поэтому?». «Ну, а Джейн Фонду, Стэнли Крамера, Дина Рида — их разве знает не всякий?». «Тогда… почему?». «Потому, — Виктор машинально взял наполненную рюмку, повертел ее, словно примериваясь, какой точкой ободка приложить ее к губам, поставил назад на поднос, — что у нас их знают не хуже (а иногда определенно лучше), чем на их родине». «Классиков — да. А современников?». «Знаю статистику, — бесстрастно сообщил Картенев. Нет ни одного даже среднего писателя США, который не переводился и не издавался бы в СССР». «Вон куда гнет этот супружеский дуэт, — отметил про себя Киветт. — Под третью корзину хельсинкских соглашений критическую мину подводит — мол, мы саботируем. Что ж, поговорим».
— Что из того следует?
— Как — «что следует»?! — воскликнул Виктор, может быть, несколько более горячо, чем он сам хотел бы. «Нервы, старик, нервы!» — Я на полках книжных магазинов Нью-Йорка и Чикаго и Вашингтона что-то не заметил переводы книг не только средних писателей, но даже лучших наших мастеров.
— У вас на первоклассную литературу голод, у нас пресыщение.
— Вряд ли это может служить убедительным объяснением, возразил Виктор. — Эмоционально, но бездоказательно.
— Тогда, может быть, точнее будет так: «Спрос рождает предложение».
— Но как может появиться спрос на то, чего потребитель не видит и не знает?
— У вас издатель один — государство. Провал книги, даже многих книг, не ведет к трагедии. Частному предпринимателю иногда достаточно ошибиться один-два раза, и можно преспокойно заряжать пистолет и пускать себе пулю в лоб.
— Ваши издатели — народ закаленный. Верно я говорю, Артур? — Картенев повернулся к Теннисону.
— Если вы хотите знать, буду ли я стреляться в случае банкротства, ответил живо Теннисон, — то я смогу вас разочаровать, Виктор. Нет, не буду. Я слишком люблю, как образно выразилась миссис Картенева, «вкусную и здоровую пищу». разумеется, напитки тоже.
— Сейчас хочу сказать о самом главном, — сенатор выпил еще рюмку, почему-то вздохнул, надкусил пирожок. — Не кажется ли вам, что сегодня средний уровень на Западе — я имею в виду литературные произведения намного выше, чем ваш самый что ни на есть мастерский? И что причиной тому то, что вы называете «социалистический реализм» и пресловутая «партийность»? Нужно учитывать и еще один чисто психологический момент. Американец не проявляет особого интереса к зарубежным странам без особой на то нужды.
— И к России? — удивилась Аня.
— Россия — исключение. Россию он побаивается.
— Потому, что его со всех сторон десятки лет пугают «русской угрозой».
Киветт продолжал, словно он не слушал фразы Картенева:
— Но не настолько, чтобы читать однообразно-унылые «производственные» романы и надоевшие ему и давно вышедшие из моды повести о битвах Второй мировой войны. Для этого есть армия советологов, которым за чтение подобных произведений и за рецензии на них хорошо платят. Другое дело — книги диссидентов. Но вы же скажете, что это не литература вовсе.
— Нет, не скажу. Но я думаю, вы просто боитесь выпустить нашу литературу на массового читателя. Об этом говорит и все ваше «теоретическое обоснование».
— Сколько бы вы, господа, ни спорили, каждый из вас, скорее всего, останется при своем мнении, — сказал с легким смешком Теннисон. — А раз так, я предлагаю тост за виновницу сегодняшнего торжества — славную «Русскую кухню»!
К Ане подошел пожилой мужчина, пышуший здоровьем весельчак, представился: «Поль Микаельс, дегустатор вин из Сан-Диего, Калифорния. Меня всегда интересовал вопрос о питейных предпочтениях русских дам». Пока Аня пыталась систематизировать винные вкусы подруг, приятельниц, знакомых, Картенев откровенно влюбленным взглядом рассматривал жену. Гибкая, с длинными крепкими ногами, с мальчишеской прической, она была похожа на спортсменку, которой пришлось неожиданно сменить привычный тренировочный костюм и кеды на модное, чуть тесноватое платье и шпильки-лодочки. Лицо ее вряд ли можно было назвать смазливым. Но смеющиеся серо-синие глаза, но ровный нервный нос, но какая-то совсем детская припухлость губ заставляли встречных оборачиваться, запоминать это согретое радостью бытия лицо.
