Виктор вспомнил сегодняшний ленч.
«А отец Раджана — титан! Вот, говорит, где у меня ваш Бхилаи через десять лет будет. Да, титан. На одном из его заводов, недалеко от Дели, я видел доску наподобие наших „Досок почета“. „Что это и зачем?“ „Это учет вашего опыта, — улыбнулся управляющий заводом. — Введено по указанию самого господина Раджана-старшего. Ежеквартально лучший рабочий получает дополнительную месячную зарплату, а фото его вывешивается вот здесь“. „Каков средний заработок?“ „Сто рупий“. Только-только, чтобы не подохнуть с голоду… „На сколько же человек рабочих один такой счастливчик?“ „На пять тысяч. Но кадый знает, что и он может им стать. Каждый…“ Ну да, зачем бастовать- если можно выйти победителем в этом капиталистическом соревновании. Одному подачку сунут, а четыре тысячи девятьсот девяносто девять из кожи вон лезут: „И мы тоже хотим!“ И опять же почет — фотография на видном месте. Ловко придумано. „Наш опыт“! Ти-тан!..
А как мгновенно исчез Раттак — по одному лишь слову Раджана-старшего! Вот тебе и свобода прессы. Вот тебе и демократия. „Я вас больше не задерживаю“ — и будьте любезны. И точка».
Виктор засмеялся, закурил. Ровные строчки снова ложились на страницы дневника.
«По вечерам, когда я бываю свободен, заскакиваю обычно к соседям.
У Тони и Кости сидят две соседки. Судачат о посольских новостях…
Вообще-то нашим женщинам плохо за границей. Работы для них мало. обеспечить ею всех женщин невозможно. И потом, Москва — город большой, закончил работу и отправляйся восвояси домой. А здесь и после работы все вместе…
Два-три раза в неделю смотрим в посольстве кино. Все больше старые ленты. Новые бывают раз-два в месяц. Иногда предпринимаем культвылазки в город. Экраны Дели забиты продукцией Голливуда. В массе своей это дешевое киноварево. Хотя не совсем такое, как об этом иногда пишут у нас в печати: их спасает то, что актеры играют блестяще. В фильмах ужасов разыгрываются такие страсти, что я — смешно, конечно! — придя домой, заглядываю под кресла и кровать, в шкафы: ищу вампира, ведьму или труп. И, честное слово, раза два даже засыпал, не гася свет!»
В дверь постучали.
— Войдите!
— Привет, Картенев, — консул повертел перед носом Виктора конверт. Пляши. Днем хотел отдать, ты был на встрече. Час назад проходил мимо, у тебя свет не горит.
Консул посидел минут пять, выпил рюмку коньяка и ушел.
Письмо от Анки. Виктор осторожно надорвал конверт, достал вчетверо сложенный листок, медленно его развернул:
«Витюша, любимый!
Какая нынче воистину русская зима в Москве — славный морозец, снегу по горло, ветра почти нет. Деревья в белых шапках, во дворах снежные бабы, катки сверкают огнями.
А тебя нет. Так давно нет. Ночами во сне ищу тебя, кричу, плачу. Мама будит, успокаивает. А я засну — и все повторяется. Боже, да разве я виновата, что родилась бабой! Бегу по лестнице в институте, слушаю лекцию, смотрю фильм — и ловлю себя на том, что думаю о тебе, тоскую о тебе…
Ах, ну зачем я только связалась с этой диссертацией! Словно нельзя было сделать ее через три, пять лет. Но теперь бросить не могу. Ты же меня знаешь, мое железное правило никогда не бросать начатое на половине дороги.
Впрочем, не знаю, выдержу ли свой принцип на этот раз. Иногда охватывает непреодолимое желание бросить все к чертям, купить билет и прилететь к тебе. Ты не смотри на эти капли на письме, это не слезы, это я не насухо вытерла руки после мытья. Хотя реветь мне иногда так хочется, что сил никаких нет сдерживаться. Особенно Невыносимо после института или в праздники. Все наши знакомые замужние пары веселятся, все счастливы (даже если и несчастливы), топят тоску в песне, вине, пляске.
А мне и этого не дано, я забиваюсь в угол и… Ты еще не знаешь мое состояние. Черная меланхолия по сравнению с ним пустяки…
Вот я и поплакалась тебе, мой далекий, мой единственный. Имею же на это право хоть раз в год?..
А в остальном — все более-менее в норме…»
«Все хорошо, прекрасная маркиза!» — едва не застонал Картенев. Он не помнил, как на столе оказалась бутылка виски, не помнил, много ли пил. Сон его был мертвый, без кошмаров, без сновидений — полное забытье. Утром он с удивлением посмотрел на полупустую бутылку, выпил стакан черного чаю, нехотя пошел в посольство.
Ему не работалось. Он пытался что-то писать, читать, но буквы расплывались. Сказавшись больным, он в одиннадцатом часу ушел домой, лег в постель и продремал до вечера. Потом, сидя на кровати, бездумно листал дневник…
Картенев вышел на улицу, постоял у подъезда, потом пошел — все быстрее, быстрее, и вот уже едва не бежал по слабо освещенным дорожкам сонного городка. В некоторых окнах еще горел свет. Но он не манил, а отпугивал Виктора. Какая-то крупная птица, тяжело хлопая крыльями, пролетела над самой его головой. Издалека доносился вой шакалов, чье-то хрюканье, чье-то рычанье. В траве прошуршала змея, замерла. И впервые Картенев спокойно подумал, что он не боится даже кобры, даже королевской…
Глава 17
Мысленный диалог Раджана с отцом
«Раджан»:
Отец, как часто, засыпая
И вознося хвалу богам
За день, что прожит был
И честно и без горя,
Как часто я молил богов
О том, чтобы они здоровье
Тебе послали. И удачу
В делах, в торговле…
«Раджан-старший»:
И в любви!
Не так ли, сын мой ненаглядный?
Любовь она всем миром движет.
«Раджан»:
«Раджан-старший»:
«Раджан:»
Любовь — как ясный день души,
А ненависть — как ночь в грозу.
Душа — клубок, набор, сплетенье
Всей гаммы чувств, и планов, и надежд.
«Раджан-старший»:
«Раджан»:
Маму? Очень смутно.
Мне слово «мама» мысли навевает
О чем-то теплом, ласковом и добром.
«Раджан-старший»:
Да, вот душа — без хаоса и гаммы
Светилась вся одною добротой.
А было так: в тяжелую годину
Ты заболел холерой. И она
Тебя у царства вечного забвенья,
Своей рискуя жизнью, вызволяла.
И вызволила дважды родила!
Но умерла сама.
Судьбою правят боги!
«Раджан»:
