Перед поездкой в Штаты, помнится, Раджан лишь однажды задумался о том, что в этой стране судьба его может сложиться совсем независимо от воли его и его любимой. Это произошло в американском посольстве, когда он приехал туда за въездной визой. Нет, его встретил весьма учтивый консульский работник, который был воплощением вежливости, радушия, остроумия. Они проговорили о культурной жизни Нью-Йорка минут двадцать, и время для Раджана бежало так незаметно. Когда вдруг его взгляд упал на развернутую полосу «Лос-Анджелес таймс». На полосе синим карандашом небрежно была отчеркнута какая-то заметка. Раджан без труда прочитал заголовок: «Насильник и убийца черной девочки все еще не найден». Американский дипломат, перехватив его взгляд, оборвал фразу об очередной театральной премьере на Бродвее на полуслове. Сложив газету, он сунул ее в средний ящик своего стола; словно бы извиняясь, заметил: «Джорджия. Юг. Традиции. Туда на первых порах ездить я бы вам, говоря откровенно, не рекомендовал». «Что же вы и через двести лет после революции и через сто лет после Гражданской войны все еще не можете отказаться от таких традиций?» — подумал он тогда. И оказался во власти гнетущих, тяжелых сомнений, которые, правда, рассеялись, как только он ступил на борт самолета «Пэнэм», который должен был доставить его в Нью-Йорк к его мечте, к его возлюбленной, к его Беатрисе.
И вот он здесь, в ее доме, на балу в обществе избранных. И с ним все ласковы и предупредительны. А ему от этой ласковости, от этой предупредительности и неловко, и неуютно, и пасмурно. Беатриса внешне спокойна, уверенна, тверда. Но Раджан изучил Беатрису достаточно для того, чтобы понять, что она нервничает — и, пожалуй, не нервничала так уже очень давно. Раджан не думал о том, что в этот вечер на карту была поставлена судьба его и Беатрисы, их любовь. Но он понимал, что подавляющему большинству собравшихся в тот день в особняке Джерри Парсела людей противна была сама мысль о том, что белая женщина может быть счастлива с темнокожим. «Но может же быть такое, — думал Раджан, лаская взглядом Беатрису, — что ее отец, могущественный Джерри Парсел, мыслит иначе, чем это так привычно мыслящее большинство? Ведь чем-то должен же он от них отличаться, он, сам Джерри Парсел? Да не просто Джерри Парсел, а еще и знаменитый писатель Уайред!».
— Я всегда с радостью прихожу на ваш ежегодный бал, улыбаясь под маской, говорил Джон Кеннеди. — Всегда у вас получается как-то по-семейному, без излишних церемоний. Некоторые физиономии, разумеется, до того осточертели, что лучше бы их не видеть вовсе, не говоря уж о таких семейных торжествах, как это. Зато многие другие и приятны, и веселы, и беззаботны!
— Скоро, как обычно, будут разыгрываться призы, — вполголоса произнес Джерри. — Мне хотелось бы сделать маленький подарок Джекки, но так, чтобы она и сама не подозревала. Ведь у нее послезавтра день рождения, не так ли?
Кеннеди подтвердил: «Именно послезавтра».
— Послезавтра я буду в Тель-Авиве, — продолжал Джерри. Так вот, один из главных призов сегодня будет вручен за ответ на вопрос: «Где был основан первый в истории человечества банк?».
— Признаться, и я не припомню — где, — смущенно сказал Кеннеди.
— В Эфесе, — спокойно, с трудом скрывая нотки превосходства, заметил Джерри. — У меня к тебе просьба, Джон. расскажи сейчас Джекки какую-нибудь историю, но придумай ее так, чтобы в ней обязательно фигурировал первый банк в Эфесе. Я уверен, она и станет победительницей.
— Спасибо, Джерри, — не переставая улыбаться, дружелюбно произнес Кеннеди. — Ты настоящий друг, но истина дороже. Я очень хотел бы, но не могу принять твое предложение. Даже маленькая неправда для меня неприемлема. И все же — спасибо!
«Чистюля, — хмыкнул про себя неприязненно Джерри. — Во всем чистюля. Во всем, что касается лично его или его семьи. И большую политику чистыми ручками делать хочет. А она вся на дерьме замешена. Вот поэтому-то, мой мальчик, ты мне и не годишься. Я так надеялся, что со временем ты переменишься… Ну, ничего, об Эфесе Джекки узнает из другого источника».
— Ты знаешь, Джерри, что составляет фактическую мощь нашей нации? — спрашивал Кеннеди, готовя для себя коктейль «дэкьюри». — Мощь американской нации составляет совокупность индивидуальных финансово-экономических инициатив. — Он попробовал светло-коричневую жидкость из стакана, добавил в него немного рома, льда. — Добрая половина этих «инициатив» собралась сегодня здесь и радостно чтит память Голубого Козленка.
Оторвавшись от стакана с крепким мартини, Джерри спокойным взглядом обвел тех гостей, которые в этот момент находились рядом с ним и Джоном Кеннеди.
— Теперь представь себе хоть на миг, что произошло нечто непредвиденное, непредсказуемое, непоправимое.
— Например? — Джерри изучающе смотрел на Кеннеди.
— Например, — почти с открытым раздражением, вызванным несообразительностью собеседника, нетерпеливо воскликнул Кеннеди, например, большевистские агенты подложили под этот ваш особняк мощную бомбу замедленного действия…
— Или русская атомная подводная лодка, — вторя Кеннеди, громко произнес Джерри, — ворвалась в нью-йоркскую гавань и расстреляла нас атомными снарядами чуть ли не прямой наводкой.
Какое-то мгновение Кеннеди пристально разглядывал Парсела сквозь глазные прорези своей маски: «Не иронизирует ли? Нет, пожалуй, не иронизирует», — наконец решил он.
— Великая кутерьма возникла бы в деловом мире!
— Да, великая, — согласился Джерри. Про себя добавил, усмехнувшись: «И только ли в деловом?».
— Сэр, — перед Джерри возник высокий брюнет в маске.
— Да… — рассеянно произнес Джерри, не узнавая брюнета.
— По точным подсчетам, — понизив голос, сказал брюнет, отведя на секунду маску от лица, так, чтобы Джерри узнал его, — прибыло двести сорок восемь гостей.
— Хорошо, Маркетти, — сдержанно улыбнулся Джерри. Не столько Маркетти, сколько Джону Кеннеди, на которого он в это время смотрел. Продолжайте веселиться.
— Двести сорок восемь, сэр, не считая мисс Парсел и господина Раджана.
— Ах, так! — громко воскликнул Парсел, однако ни Кенне- ди, ни Маркетти не поняли, с выражением одобрения или осуждения были произнесены эти два коротких слова.
— Я так давно, кажется, целую вечность, не видел Беатрисы, — оживился Кеннеди. — И, обращаясь к Маркетти: — Вы оказали бы нам любезность, сэр, если бы не сочли за труд проводить нас к ней. Не так ли, Джерри?
Джерри кивнул, и Маркетти, ежесекундно оглядываясь, стал прокладывать путь из одного зала в другой…
«Явились, — думал меж тем Джерри. — Что ж, по-своему они вполне правы. Они любят друг друга. Беатриса всю жизнь, без единого исключения, была вольна поступать так, как она считает нужным. Этот парень вырос в стране, где деление людей по цвету кожи просто непонятно. Насколько я знаю, а теперь и вижу, научился он пока здесь мало чему. Да и на Беатрису наш недавний серьезный разговор не произвел, выходит, никакого впечатления. Выходит, глупцом перед всеми этими двумястами сорока восемью Великолепными выгляжу один я. Презабавная ситуация. Правда, пока все они еще полагают, что своенравная наследница замка Голубого Козленка тешится с заморской игрушкой. Что ж, не будем их разубеждать в этом…» Они уже подошли к открытой веранде, на пороге которой стояли Беатриса, Раджан, Рейчел и Джекки. Беатриса поцеловала отца, повиснув у него на какое-то мгновение на шее. Обняла Джона Кеннеди. Дала ему поцеловать щеку.
