Но не успел он сказать и несколько фраз, как внимание всех присутствующих отвлек топот копыт, свидетельствовавший, что кто-то изо всей мочи несется к лагерю. Действительно, вскоре к палатке главного штаба подскакал адъютант майора Эстанга с вахмистром и рядовым гусаром. Адъютант и вахмистр соскочили с коней и подошли к группе офицеров.
– Имею честь доложить, – отрапортовал Левенвальду адъютант, – что арестованный барон Ямвич сбежал со своим камердинером вместе с унтер-офицером Вахтлером и рядовым гусаром. Последние двое захватили с собой лошадей.
– И их не преследовали? – гневно спросил Левенвальд.
– Бегство было обнаружено только при смене часовых у палатки арестованных. Удалось узнать, что беглецы часа два тому назад направились к Семоницу. Майор Эстанг, как известно из его рапорта, не встающий с кровати, посоветовал своему заместителю, капитану Брауну, сначала навести справки и принять все меры к розыску, а потом уже донести о случившемся. Розыски ни к чему не привели. Мы узнали, что солдаты-предатели у Эльбы отдали своих лошадей обоим штатским, а сами вплавь перебрались на тот берег. Штатские поскакали дальше. Очевидно, они не умеют плавать, а перебраться на лошадях они тоже не решились, так как в этом месте течение Эльбы стеснено и стремительно. Байрейтцы стреляли по плывшим на неприятельскую сторону гусарам, но не попали. Из дальнейших расспросов удалось узнать, что штатские перебрались через Эльбу около Мюлервизе, где довольно мелко и имеется удобный брод, при этом один из них потерял шляпу, подобранную байрейтцами и представленную по начальству.
– Войдем в палатку, – сказал Ласси Левенвальду, – а вы, господа, извольте оставаться здесь и последить, чтобы нас не подслушали и не помешали.
В палатке Ласси передал Левенвальду содержание письма, найденного за подкладкой шляпы бежавшего Ямвича, и предположение императора, что этот Ямвич на самом деле – простой шпион, овладевший секретными планами австрийского военного совета и собирающийся продать их неприятелю. Если последнее предположение справедливо, то вполне понятно, какой опасностью грозило Австрии это предательство. Ознакомление неприятеля с планом похода равносильно поражению австрийских войск. И кто же виноват в этом? Только он, граф Левенвальд! Если Ямвичу удалось бежать, значит, не все меры были приняты…
– Господин маршал, – бледнея от оскорбленного самолюбия, ответил Левенвальд, – я с удивлением вижу, что бегство шпиона вменяется в вину мне, хотя я сделал все, что мог. Я не виноват, что майор Эстанг, которому было приказано принять все меры, не отнесся к этому приказанию с достаточной серьезностью.
– Э, полно, граф! – ответил ему Ласси. – Если портной испортил ваш мундир, то вы не станете выслушивать его извинения, что виноват не он, а его подмастерье, неудачно скроивший сукно. Вы скажете ему, что заказывали мундир не подмастерью, а ему самому, и что дело его, портного, выбирать себе добросовестных помощников. То же самое могу ответить и я на ваше возражение. Разумеется, по существу вы правы – вы не можете быть и в лагере, и в Шурце одновременно. Но неужели вы думаете, что комендантство – просто почетная должность, не налагающая никакой ответственности? Граф, вы удивляете меня! Разве Цезарь лично поражал неприятеля? Ведь это делали его солдаты! Но слава все-таки Цезарю! Почему? Потому, что он умел выбирать подчиненных, умел внушать солдатам чувство долга и повиновение. Славу и несчастье вождя составляют его подчиненные.
– Но еще не все потеряно! Надо постараться помешать шпиону отдать бумаги неприятелю!
– «Надо»! Такими благими пожеланиями много не сделаешь, граф! Ведь шпион уже на неприятельской территории!
– Надо найти людей, которые не побоятся перебраться туда и скрутить шпиона, прежде чем он совершит свое подлое дело!
– Но это – опять-таки благое пожелание, граф! Завтра в одиннадцать часов утра свидание уже состоится, а я боюсь, что смельчаков, необходимых для того, чтобы помешать этому, вам удастся найти не скоро.
– Среди моих гренадеров имеются люди, уже доказавшие ум, смелость и ловкость.
Ласси, пожав плечами, произнес:
– В таком случае не будем тратить времени на слова: пусть эти ваши смельчаки на деле докажут, чего они стоят. От души желаю, чтобы вы не ошиблись в них. Это важно не только для государства, но и для вашей карьеры, граф, потому что его величество будет вне себя от того, что к охране столь подозрительного лица отнеслись так легкомысленно и небрежно. Покойной ночи, граф!
Левенвальд кликнул денщика. Это был унтер-офицер гренадерского Марии-Терезии полка.
– Знаешь ты, где теперь ефрейтор Вестмайер? – спросил его генерал.
– Точно так, господин генерал. Он под арестом.
– За что?
– За самовольное нападение на прусские форпосты.
– Сейчас же приведи его ко мне!
VI. Старые знакомые
Занавеска у входа в палатку заколебалась, и вошел денщик.
– Имею честь доложить, что ефрейтор Вестмайер явился!
Впусти его сюда, затем передай моему адъютанту – он там, у палатки, – что я прошу его расставить на расстоянии десяти шагов от палатки цепь дозора. Никого не подпускать, и сам не являйся без зова!
– Слушаю-с, господин генерал!
Денщик ушел, и сейчас же в палатку вошел наш старый знакомый Вестмайер.
– Подойди ближе! – приказал генерал. – Ты сильно провинился, нарушив строгий приказ! Что ты можешь сказать в свое оправдание?
– Господин генерал, я не нарушил приказа. Этот приказ слово в слово гласил: «Ефрейтору Вестмайеру приказывается с патрулем ползком подобраться к форпостам у Вейденбаума, проверить, исполняют ли часовые свой долг, и в случае если обнаружится, что кто-нибудь этого долга не исполняет, то доставить его со всей осторожностью сюда». Я увидал форпосты, часовые которых не исполняли своего долга, потому что в противном случае они не позволили бы застигнуть себя врасплох. Поэтому я и снял их и со всей осторожностью доставил сюда.
– Но ведь дело касалось наших форпостов, а не неприятельских!
– Об этом в приказе не было сказано ни слова!
– Ну-ну! Брось эти увертки! Сам понимаешь, что нарушил строгое распоряжение. Тебе грозило строгое наказание, любезный Вестмайер! Но, принимая во внимание, что ты на лучшем счету и что нарушение приказа было совершено тобою хотя и из ложно понятого, но самого горячего патриотизма, я доложил об этом деле императору, и по моему ходатайству его величество приказал освободить тебя и остальных арестованных по этому делу.
– Почтительнейше благодарю господина генерала за милость!
– Ты всегда пользовался моим расположением. Я произвел тебя в ефрейторы, хотя ты должен был служить всю жизнь простым рядовым. Ну, да в военное время у меня больше полномочий, чем в мирное. Мало того, теперь я хочу дать тебе возможность добиться офицерского чина. Ты удивлен?
– Помилуйте, господин генерал, как же мне не быть удивленным такой милостью!
