– Не беспокойтесь, граф, – холодно отозвался Лахнер. – В моих дуэлях врач не требуется: он бессилен в излечении наносимых мною ран!
Противники встали в позицию, секунданты, граф и Ниммерфоль, разместились около них. Проверив правильность положения и соблюдения всех условий, секунданты дали знак, и начался ожесточенный бой.
Ридезель повел поединок как опытный бретер. Он считался одним из лучших фехтовальщиков того времени, в совершенстве изучившим все приемы и финты
[43]. Сначала он хотел испытать силы и способности противника, а потому, не переходя в открытое нападение, быстро завертел шпагой, которая в его руках, благодаря быстроте движений, казалась каким-то металлическим щитом. Шпага описывала в воздухе всякие замысловатые фигуры и вдруг с молниеносной быстротой обрушилась на гренадера.
Лахнер был недурным фехтовальщиком, но ему было далеко до Ридезеля в смысле виртуозных движений. Зато у него были немалые преимущества. Лахнер был гораздо сильнее физически и умел в любую минуту сохранять полное хладнокровие, тогда как Ридезеля душило бешенство, и по временам кровавый туман застилал ему глаза. Кроме того, немалую пользу принесли Лахнеру наставления его первого учителя, старика Манцони, который не раз говаривал: «Нет такого фехтовальщика, который мог бы знать все финты, а потому умел бы парировать их. У каждого мастера имеются свои приемы, и очень часто финты изобретаются прямо во время боя. Поэтому не стоит тратить время на их изучение – все равно, всего не изучишь и на этом попадешься. В фехтовании следует помнить одно: в человеческом теле имеется несколько пунктов безусловно смертельных, несколько – опасных и много только более или менее болезненных. Когда стоишь против противника, любящего прибегать к финтам, не задумывайся, чего он хочет, помни о том, что ты не хочешь допустить. Противник делает вид, будто хочет поразить тебя в пункт только болезненный, не парируй этого финта, потому что можешь открыть пункт опасный или смертельный. В приемах трать как можно меньше сил: первая половина боя идет на ловкости, вторая – на физической силе и выносливости. Стой твердо на своей позиции, не делай лишних движений, не давай запугать или ослепить тебя, старайся время от времени неопасно кольнуть противника, это раздражает и лишает его хладнокровия».
Лахнер всю жизнь придерживался этого правила. Кое-что он прибавил и от себя: во время боя он старался слиться с личностью противника и таким образом предугадать, что именно должен сделать враг.
Поэтому, когда Ридезель завертел перед ним шпагой в «мулине»
[44], Лахнер сразу понял, что противник перейдет вот-вот в атаку. И действительно, когда шпага Ридезеля направилась в правую сторону груди Лахнера, последний сосредоточил свое внимание на защите сердца. Он был прав: молниеносным движением Ридезель перевел шпагу с правой на левую сторону, но с бешеным криком отдернул руку, уколотый шпагой Лахнера.
Ридезель несколько раз повторял стремительные атаки, но Лахнер по-прежнему спокойно и хладнокровно держался своей тактики, не давая ввести себя в заблуждение.
Пять минут продолжался бой, у Ридезеля еще ни разу не бывало столь продолжительного поединка. Он начинал задыхаться от ярости и усталости. Заметив это, Лахнер перешел в нападение.
До сих пор он не отступил ни на пядь от занятой позиции. Но Ридезелю пришлось с первого же момента контратаки начать отступать. Лахнер нападал без всякой стремительности, без ложных финтов, методически, спокойно, твердо. Его удары отличались страшной силой – несколько раз Ридезель чуть-чуть не выпустил шпагу из своей руки.
Неизвестно, как долго продолжался бы поединок, если бы в дело не вмешался несчастный случай: во время сильного выпада шпага Лахнера с такой силой столкнулась со шпагой противника, что со звоном лопнула пополам.
Увидев это, Ридезель опустил шпагу и подался назад, Лахнер подумал, что его противник, как это и следовало сделать, хочет дать ему возможность взять у секунданта другую шпагу. Но на самом деле пруссак подло воспользовался мгновенным отвлечением внимания противника и резким скачком вонзил ему шпагу в грудь.
Лахнер успел несколько податься назад, но не настолько, чтобы избежать удара. Почувствовав, как в грудь вонзается холодная сталь, он не дал противнику времени вытащить ее, упал на колени и с такой силой вонзил Ридезелю обломок шпаги в нижнюю часть живота, что и тот свалился, пораженный насмерть.
Товарищи Лахнера с угрозой набросились на секунданта, осыпая его и Ридезеля бранью и упрекая в подлом, недостойном поведении. Граф – очень мирный и добродушный человек – был окончательно смущен и растерян, но его выручил окрик Лахнера, остановившего товарищей.
– Перестаньте! Ридезель понес заслуженную кару, ведь удар тупым концом гораздо опаснее: ручаюсь, что с этим господином покончено навсегда.
Не успел он окончить фразу, как из его рта хлынула кровь.
Друзья бросились к нему, не зная, за что взяться и что им делать.
– Ни пластыря, ни перевязок, ни воды! – с отчаянием воскликнул Биндер.
– Давайте сюда быстрее носовые платки, – распорядился Ниммерфоль, – и перевяжем ему рану. Сейчас же надо вернуться в деревню!
– Вы с ума сошли! – слабым голосом сказал Лахнер. – А шпион? Вы должны на скорую руку перевязать меня, отнести в карету, спрятать ее в кусты и ждать шпиона!
В этот момент к ним подошел граф Сен-Жюльен, перед тем с помощью кучера отнесший бесчувственного Ридезеля в ландо.
– Господа, – сказал он, – личные счеты закончены, но – увы! – государственное дело ни на шаг не продвинулось вперед. А ведь это важнее всего! Не можете ли вы передать необходимые бумаги мне, раз мой товарищ не в состоянии взять их?
– Скажите, граф, – спросил Лахнер, – вы знаете, как обстоит дело с бумагами?
– Нет, принять бумаги был уполномочен Ридезель. Но…
– Но, граф, раз ваше правительство не сочло вас достойным доверия, то и я не считаю себя вправе вручить вам бумаги!
– Но когда же можно будет…
– Граф, я обо всем напишу вашему правительству. Сен-Жюльену только и оставалось откланяться. Вскоре ландо медленно повезло его и опасно раненого Ридезеля к Вельсдорфу.
Друзья кое-как перевязали Лахнера, внесли в карету и осторожно заехали в чащу. Ниммерфоль встал на страже.
– Какой-то всадник несется во весь опор, – произнес он через минуту, подбегая к спрятанной карете, – насколько я помню, это – камердинер Ямвича, но его самого не видно.
– Откуда скачет камердинер? – спросил Лахнер. – Из Вельсдорфа?
– Нет, по другой дороге, из леса!
