– Э, милый Бонфлер, одним умом без некоторой гибкости, энергичности и ловкости не выбьешься в люди. Вы это сами знаете.
Они отправились к Гаусвальду.
Неттхен с утра была в особенно удрученном состоянии духа. На завтра была назначена ее свадьба. Она попыталась было заявить отцу, что ни в коем случае не пойдет в церковь, но тогда вахмистр Зибнер открыл ей ту тайну, которая заставляла его жертвовать счастьем дочери, и Неттхен должна была склониться перед печальной необходимостью.
Да, завтра должна была состояться свадьба. Сегодня Неттхен в последний раз прислуживает графине, а вечером уйдет, чтобы из дома отца отправиться к венцу.
Девушке было безмерно тяжело. Она вспомнила о старике Гаусвальде, который всегда был очень ласков с нею, и ее потянуло к нему в комнату.
Но Гаусвальда там не оказалось.
Неттхен собралась уже уходить, когда в коридоре раздались шаги, и она услыхала ненавистный голос жениха.
«О, только бы не видеть его теперь! Довольно и того, что с завтрашнего дня эта ненавистная фигура вечно будет вертеться у меня перед глазами, – подумала Неттхен и с отчаянием осмотрелась по сторонам; заметив в углу занавеску, за которой висело платье Гаусвальда, она направилась туда и быстро спряталась среди платья. – Тут меня не заметят; я пережду, пока Ример уйдет, и тогда выйду из своей засады».
Неттхен надеялась, что Ример и Бонфлер сразу же уйдут, увидев, что комната пуста. Но, к ее отчаянию, они спокойно уселись.
– Его еще нет, – сказал Ример, – но он вот-вот должен прийти.
– Ну что же, подождем, – произнес Бонфлер. – Нам не к спеху. Князь посидит часок у графини, а затем уедет в канцелярию. До вечера времени много.
Послышались шаги, в комнату вошел старик Гаусвальд. Он мутным взором взглянул на сидевших, покачнулся, с трудом добрался до кровати и повалился на подушку.
– Эй, старина! – смеясь, крикнул ему Ример. – Ты где это успел напиться?
Гаусвальд с трудом приподнялся.
– Я ничего не пил сегодня, но мне нездоровится, голова кружится, сердце бьется так, словно выскочить хочет…
– Ну, что сказал агент?
– Он согласен, но должен сначала посмотреть бумаги. Если они таковы, как вы утверждаете, тогда он даст требуемую сумму.
– Ну вот, и ты еще хворать вздумал! Завтра ты будешь действительно богатым человеком и получишь возможность купить тот дом, о котором ты мечтаешь.
– Нет, господа, вы уж работайте без меня, а я ни помогать вам не стану, ни денег не возьму. У меня уже имеется достаточная сумма, не хватает нескольких десятков дукатов на расходы; ну да я продам что-нибудь…
– Да ты спятил, что ли? С чего бы это?
– А с того, что я сегодня же вечером убегу из этого дома. Ну вас совсем. Опять затеяли дело, которое вам даром не обойдется.
– Откуда ты взял это? С чего ты вдруг стал сомневаться?
– Агент сообщил мне два неприятных факта: проклятый Лахнер и его товарищи поймали какого-то шпиона; затем тот же Лахнер подстерег молодого Ридезеля и заставил его драться на дуэли; Ридезель убит. Что, если Лахнер вырвал у умиравшего какие-нибудь признания?
Бонфлер покраснел от злости и тотчас же воскликнул:
– Я всегда говорил вам, Ример, что вы не доведете нас всех до добра своей страстью к рискованным интригам. Я тогда же говорил вам, что вы затеяли из ревности пошлый фарс. К чему было арестовывать студентов? У вас в руках имелось достаточно могущественное орудие, которое все равно заставило бы Неттхен выйти за вас замуж. Благодаря вам, Лахнер стал солдатом, наделал нам хлопот в прошлом, продолжает беспокоить и теперь. Вы, Ример, умный человек, а поступили, как дурак.
– Я не стану отвечать на ваши оскорбления, Бонфлер, потому что не время теперь сводить личные счеты. Отчитываться в своих действиях я тоже вам не обязан…
– Нет, обязаны! Раз мы мошенничаем вместе, так вы уже не можете действовать как самостоятельная единица.
– Да, но я не должен также жертвовать своим личным счастьем. Какой же смысл тогда пускаться на обман, раз с его помощью я не могу устроить свою личную жизнь?
– А для чего вам понадобился арест студентов?
– Неужели вы не понимаете, что мне надо было вытравить из сердца Неттхен проклятого студента. Я доказываю, будто бы он ухаживает за графиней, а ревность – большое дело. Кроме Гаусвальда-младшего соперников у меня не было. Разлюби его Неттхен, и я могу рассчитывать на ее любовь. Вы говорите «могли заставить». Да разве добровольная любовь не приятнее подневольной?
– Уж будто вы так любите девчонку?
– Я и сам не знаю, люблю я ее или ненавижу. Знаю одно, что завтра я позабавлюсь на славу… Но все это не относится к нашему делу. Сообщения Гаусвальда очень важны, но нам они ничем не грозят. Никаких признаний у Ридезеля Лахнер вырвать не мог, потому что молодой Ридезель сам не очень-то посвящен во все подробности. Да и где тут? Разве, нанося смертельный удар, будет человек разговаривать о политике? Что касается поимки шпиона, то это, наверное, был самый простой военный шпион. Если бы там оказались какие-нибудь компрометирующие нас данные, то мы сразу были бы для верности арестованы. Помните, как князь обошелся с Лахнером? Не расспросил, не проверил, а прямо – бух! – и готово. Нет, нам бояться нечего, и сегодня мы опять произведем набег на секретный шкаф.
– Вы как хотите, а я отказываюсь, – решительно заявил Гаусвальд. – Я соберу свои пожитки и ночью убегу.
– Так я тебя и пустил! – иронически отрезал Ример. – Я сумею устеречь тебя, а если ты будешь пойман, то нескоро выберешься на свободу: князь сразу заподозрит тебя.
– Злодеи, – через силу сказал Гаусвальд. – Несмотря на то что мне вечно достаются одни гроши, я ради вас оклеветал единственного племянника, разбил его счастье, а вам и этого мало…
– Постой, милейший, – перебил его сетования Бонфлер, – об этом ты расскажешь как-нибудь в другой раз. Нам некогда слушать твои иеремиады
[45]. Сегодня, ровно в двенадцать часов, ты отправишься с нами в кабинет князя Кауница и там поможешь нам добыть нужные документы, а потом можешь идти себе на все четыре стороны.
– Мало того, – добавил Ример, – если ты не хочешь ждать получения обещанной суммы, то я могу дать то, что тебе не хватает для выкупа отцовского дома. Ты говорил, что тебе недостает нескольких десятков дукатов? Так я тебе дам двести!
– Что с вами поделаешь, – угрюмо сказал старик. – Видно, придется опять… Только пусть мне дадут обещанные две сотни дукатов вперед, иначе я не согласен.
– Так пойдем со мной сейчас, Фома неверующий, – смеясь сказал дворецкий.
