Зигмунд, последовавший за ними в дом, снял свой меховой кафтан и вышел во двор, чтобы принести дров.
– Прежде всего, – сказал Фрейбергер, – вам необходим майорский мундир. Вы получите точь-в-точь похожий на тот, который носит майор Кауниц. Мне только придется снять с вас мерку.
Старик взял шнурок и начал снимать мерку с гренадера.
– Разве вы портной? – спросил Лахнер еврея, видя, с какой ловкостью последний снимает мерку.
– Э, – ответил тот, – мы, дети Израиля, волей-неволей должны уметь делать все понемножку, если не хотим пропасть. А что я хорошо снимаю мерку, это вы сейчас же увидите на опыте. – Еврей отпер ящик стола, достал оттуда сверток с золотом и, пряча его в карман своего кафтана, задумчиво пробормотал: – Продолжить отпуск. Тридцать дукатов. Но если мне удастся устроить это с десятью, то я сэкономлю князю целых двадцать… Мундир, шляпа, шпага, портупея, парик, тонкое белье, часы, кольца, квартира, прислуга, кучер, карета, лошади и разные мелочи… Пятисот дукатов хватит… Оставайтесь с богом, друг мой, мы скоро увидимся.
Фрейбергер надел на голову треугольную шляпу, взял камышовую тросточку и бодрым юношеским шагом вышел из комнаты.
Зигмунд хлопотал около старомодного камина, и вскоре там весело заплясал огонек. Затем он пододвинул к камину стул и сказал Лахнеру:
– Присаживайтесь поближе к огню, а то вы не согреетесь. Вас никто не застанет врасплох, я запер двери за стариком.
Лахнер уселся на стул.
Зигмунд пододвинул к себе табурет и спросил после короткой паузы:
– Не желаете ли поиграть в карты для времяпрепровождения?
– Нет, – ответил Лахнер.
– А вы действительно сын моего хозяина?
– А вы действительно так любопытны?
– О да, клянусь Богом. К тому же мне никогда не приходилось слышать, что у Фрейбергера имеется сын. Если же это так и если вы действительно сын Фрейбергера, тогда мы с вами родственники, потому что отец Фрейбергера и мой дедушка были двоюродными братьями. Только не верится мне что-то. Вы так же похожи на еврея, как чеснок на картошку.
Лахнер хотел было дать резкую отповедь юному еврею, но в это время в дверь дома кто-то постучал. Зигмунд подбежал к окну и выглянул на улицу, после чего воскликнул:
– Господи боже! Да ведь это прекрасный барон, наш лучший клиент. Что ему нужно? Пройдите, пожалуйста, в ту комнату, я впущу его сюда.
Гренадер прошел в соседнюю комнату, но не прошло и пяти минут, как, заглянувши к нему, Зигмунд крикнул:
– Идите, идите. Прекрасный барон уже ушел, мы с двух слов покончили с ним, и я сладил недурное дельце. Идите, я покажу вам кое-что хорошенькое. – Говоря это, он протягивал ему небольшой футляр.
Лахнер открыл этот футляр и увидал там женский миниатюрный портрет, вправленный в золотую, усыпанную драгоценными камнями рамочку. Это было прелестное личико, которое сразу подкупало и располагало к себе.
– Как хороша эта женщина! – невольно воскликнул Лахнер, впиваясь взором в грустный, меланхолический взгляд голубых кротких очей.
– Может быть, – ответил Зигмунд. – Но оправа еще лучше. Художник мог польстить оригиналу, но ювелир не может солгать. Ну уж нет, господи боже, все это – самые безукоризненные камни чистейшей воды.
– Мне приходилось видеть немало портретов красавиц, – задумчиво продолжал Лахнер, не вслушиваясь в слова Зигмунда, – но ни один из них не производил на меня такого впечатления… Разумеется, эту женщину нельзя назвать красавицей в точнейшем, античном смысле этого слова. Строгий грек нашел бы, что нос страдает отсутствием надлежащей чистоты линий, что щеки чересчур впалы, что брови слишком жидки. И все-таки эта женщина нравится мне больше всех, когда-либо виденных мною в жизни и на рисунках.
– Если бы вас услыхал жених этой дамы, – сказал Зигмунд, – то он принялся бы колоть вас шпагой до тех пор, пока вы не пали бы мертвым. Ну, а я могу восхищаться этими дивными камнями, сколько мне будет угодно, и никто не приревнует меня к ним…
– Не знаете ли вы, как зовут эту даму?
– Господи боже, не могу же я знать все на свете… Постойте-ка, впрочем… Это – вдова… баронесса… Ах, господи… Ну, да Фрейбергер знает – спросите его.
– Должно быть, бедняжка много перестрадала. Во взгляде ее чувствуется великое страдание.
– Да, с ней случилась довольно-таки интересная история. Сейчас не могу вспомнить, что именно, но Фрейбергер что-то говорил, когда узнал от барона Люцельштейна имя его невесты.
– А, так жениха этой дамы зовут Люцельштейном?
– В обществе его чаще зовут просто «прекрасным бароном»…
– А к чему он принес сюда этот портрет?
– Он хочет получить у Фрейбергера денег в залог под него. Люцельштейн просит сотню дукатов, и я уверен, что старик даст эту сумму: портрет, ей-богу же, стоит того.
– Нечего сказать, любящий жених, который закладывает портрет своей невесты. Какая непорядочность.
– Ну, непорядочным никто не назовет прекрасного барона. Он живет сам и дает жить другим, но только его ум так же мал по сравнению с мудростью Соломона, как мал головастик в сравнении с китом. Почему он не вынул портрета из оправы? Да какую же ценность может иметь намалеванная женщина? За полталера я получу самый расчудесный портрет. Недавно в Фенрихсгофе был аукцион, и я видел там отличнейший портрет красивой женщины, который прошел за гульден. А портрет-то был с эту дверь.
Лахнер совершенно не обращал никакого внимания на болтовню еврея, но слово «Фенрихсгоф» заставило его насторожиться. Он вспомнил об обещании, данном им незнакомцу, товарищу по заключению в кордегардии, отыскать в Фенрихсгофе инструментального мастера Фремда, чтобы доказать невиновность незаслуженно пострадавшей женщины. Сначала он не мог исполнить это обещание потому, что уже на следующий день после ареста ему пришлось выступить с полком в поход, продлившийся целых два года. Вернувшись в Вену, он сейчас же отправился на розыски, но узнал, что Фремд умер в прошлом году, а его вдова с детьми выехала неизвестно куда. Драгоценное кольцо, подаренное незнакомцем Лахнеру, все еще было при нем, но он носил его не на пальце, а на ленточке, повешенной на шею, и это кольцо каждый раз напоминало ему о неисполненном обещании. Теперь болтовня юного еврея навела его на мысль, не удастся ли юркому Зигмунду разузнать, куда делась вдова Фремда.
– Зигмунд, – спросил Лахнер, – вы хорошо знаете Вену?
– Ну еще бы!
– В таком случае вы должны знать многих людей?
– О, если я стал бы вам перечислять всех, кого я знаю…
– Мне не нужно ваших «всех», достаточно, если вы знаете одного – того, который мне нужен. Не знавали ли вы инструментального мастера Фремда?
– Фремда? Фремд… Фремд… Нет, такого я не знаю… Надо полагать, что это – очень маленький мастер, совершенно не пользующийся известностью. Если хотите, я могу вам рекомендовать итальянца Буньони, это отличнейший…
