– Давно служишь? – небрежно спросил наш самозванец Биндера.
– Два года и несколько месяцев, господин майор, – почтительно ответил тот.
– И до сих пор не произведен в ефрейторы? Ну, ну! Должно быть, братец, ты неважный служака.
Биндер молчал.
– Сколько раз ты подвергался дисциплинарным взысканиям? – продолжал Лахнер.
– Ни одного раза, господин майор.
– Тогда я уже ровно ничего не понимаю, – сказал «майор», покачивая головой. – Раз обладаешь таким почерком и служишь исправно, то… Что-то тут нечисто.
Он отвернулся от товарища и заговорил с графиней Левенвальд. Полковник отпустил Биндера и сам вышел вслед за ним. Лахнер сразу понял, что теперь Биндера будут спрашивать о тождестве Кауница с рядовым Лахнером. Но когда из соседней комнаты послышались проклятия и громкая ругань, то он понял также, насколько не ошибался, полагаясь на преданность Биндера: очевидно было, что последний отверг предположения подпоручика Вандельштерна.
– У мужа ужасный характер, – вздыхая, сказала графиня Аглая. – Он – раб своего темперамента. Из-за каждого пустяка он готов поднять целый скандал…
В этот момент дверь резко растворилась и с треском захлопнулась за вернувшимся в столовую Левенвальдом. Он тяжело дышал, и все его лицо было совершенно красным от бешенства. На вопрос жены он что-то сердито буркнул и тяжело опустился на стул.
– Однако ты довольно-таки странно развлекаешь нашего гостя, – иронически сказала графиня.
Левенвальд тяжело перевел дух, залпом выпил большой бокал вина, провел рукой по лбу, словно отгоняя от себя какую-то навязчивую досадную мысль, и сказал, обращаясь к Лахнеру:
– Ты уж прости меня, пожалуйста, милый Артур, но у меня совершенно несносный характер: я не в состоянии сдержаться, когда меня бесят так, как сегодня… У меня в полку черт знает что происходит. Мне только что пришлось отдать приказание довольно неприятного свойства.
– Именно? – полюбопытствовала Аглая.
– Я приказал отправить одного из подпоручиков к профосу, а одного из нижних чинов – на «кобылу»
[29].
– Да что случилось?
– Не стоит говорить, а то я опять начну беситься. Выпьем-ка еще по стаканчику, милый Артур.
Лахнер внутренне облегченно перевел дух. Теперь надолго была устранена одна из самых страшных опасностей. Судьба Талера заставит всех и каждого воздержаться от опасных разоблачений, и даже те, которые не усомнятся в тождестве их товарища с этим бароном Кауницем, поостерегутся высказывать вслух какие-либо предположения.
Тем не менее на сегодня было совершенно довольно испытаний и пора было отправляться подобру-поздорову восвояси: того гляди, вернется его ротный командир, и тогда ему, самозванцу, пожалуй, несдобровать.
Обед подошел к концу. Лахнер достал часы и испуганно сказал:
– Однако уже три часа, а я должен был быть в это время у очень высокопоставленной особы.
– Не беспокойся, милый Артур, твои часы идут вперед – теперь только без десяти три, так что ты успеешь. Тебе далеко ехать?
– В город.
– Ну, так в десять минут ты доедешь. Сегодня вечером мы увидимся?
– К сожалению, нет, мое время все до минуточки распределено.
– Но в таком случае завтра?
– И опять-таки здесь, надеюсь? – договорила графиня Аглая.
– Я высоко ценю честь, которую вы делаете мне вашим приглашением, – с изысканным поклоном ответил Лахнер, – но, к сожалению, мое время все еще не принадлежит мне всецело. Ведь я еще состою в министерстве иностранных дел и должен помочь распутать некоторые дипломатические нити. Поэтому меня могут задержать на службе. Впрочем, я своевременно извещу вас.
Лахнер сердечно простился с любезными хозяевами и вышел, провожаемый Левенвальдом. Здесь они нежно обнялись, и наш самозванец двинулся дальше.
Через двор он прошел совершенно благополучно. У самых ворот стояла группа солдат, в числе которых были Ниммерфоль, Гаусвальд и Биндер, почтительно взявшие вместе с остальными под козырек. Лахнер небрежно махнул рукой и вошел в ворота.
Но велик же был его ужас, когда он увидел, что с другой стороны в ворота входит его ротный командир с одним из офицеров. Он поспешил втянуть шею в воротник и опустить уголки губ, что довольно значительно изменило выражение его лица. Впрочем, ротный, увлеченный беседой, даже не взглянул на Лахнера и рассеянно отдал ему честь.
Еще минута – и Лахнер был уже за пределами казарм. Когда же он сел в свою карету, то кучер так быстро погнал лошадей, словно понимал желание своего господина как можно скорее удалиться от этого опасного места.
В первый момент Лахнер в полном изнеможении откинулся на спинку и чувствовал такую страшную слабость, что не был даже в состоянии расстегнуть стеснявший его воротник шинели.
Так прошло несколько минут. Мало-помалу его скованность проходила, а застывший мозг снова начал лихорадочно работать.
«Господи, Господи, – внутренне молил несчастный, – вот так положение! Что только пришлось мне перенести! Если мои волосы не поседели под париком, то, значит, все россказни о моментальном поседении под влиянием сильных волнений и испуга – пустые басни. Было от чего с ума сойти! И как глупо я вел себя!.. Боже мой, боже мой! – Он расстегнул шинель, уселся поудобнее и продолжал думать. – Если бы я сразу догадался сказать Левенвальду, что мне назначена аудиенция при дворе, то мне не пришлось бы заглядывать в эту проклятую казарму. Только беда в том, что хорошие мысли всегда приходят в голову слишком поздно. Я уверен, что князь не похвалит меня за бравирование положением. Правда, мне удалось вывернуться из этой каши… Впрочем, торжествовать рано, и я ни минуты не могу быть уверен в невозможности ареста».
Наконец карета подъехала к гостинице. Лахнер сейчас же поручил Зигмунду разузнать, где живет баронесса Витхан, и обещал ему целый дукат, если только адрес будет сообщен не позже как через час.
V. Неудачный замысел
Часто бывает, что люди, особенно много грешившие в молодости и в зрелые лета, к старости впадают в ханжество. В молодости они обыкновенно смеются над всем тем, что свято для остальных, и им кажется лестным и почтенным играть роль свободомыслящих скептиков, но, когда грозное дыхание неумолимой смерти начинает касаться их тела, куда только девается тогда все их неверие. Неразгаданная тайна загробного существования терзает и томит душу, страшно становится за близкое будущее, и былой скептик начинает метаться от одной святыни к другой, пригоршнями разбрасывает деньги, чтобы молились за спасение его души, делает все, чтобы примириться с тем самым Небом, которое он горделиво отвергал прежде.
