«Если этот негодяй не замешан в расследуемом нами предательстве, то пусть черт возьмет мою голову, – сердито подумал Лахнер. – Кауниц – плохой физиономист: если бы он повнимательнее пригляделся к выражению глаз этого мерзавца, то увидел бы, что оттуда смотрят все семьдесят семь миллионов бесов предательства, измены и лицемерия. А еще князь удивляется, что предателя не удается никак изловить. Нет, все дело пошло по заведомо неправильному пути, и мне более чем когда-либо необходимо повидаться и поговорить с князем».
Все эти мысли с молниеносной быстротой промелькнули в его голове, пока Ример разглядывал вошедшего, словно стараясь решить, тот ли это, которого он должен был здесь встретить.
– Красное? – спросил он наконец.
– Зеленое, – ответил гренадер.
Удостоверившись из знания пароля, что новоприбывший – действительно тот, которого он ждал, Ример вежливо привстал и представил всему обществу Лахнера как барона Кауница. Присутствующие подобострастно встали со своих мест и поклонились Лахнеру.
Ример по очереди представил всех их мнимому барону, называя присутствующих по именам и обозначая их общественное положение.
Первый из представленных был далеко не незнаком Лахнеру, так как это был вахмистр Зибнер, сидевший рядом с девушкой, спину которой видел Лахнер при своем входе в комнату.
– Это – мой будущий тесть, – сказал Ример, а барышня, сидящая рядом с ним, – его дочь и моя невеста.
Лахнер с ледяной вежливостью поздоровался с вахмистром. Тот с выражением величайшего изумления уставился на него.
– Что вы на меня так смотрите? Может быть, вы видали меня когда-нибудь? – спросил Лахнер, постаравшись изменить голос.
– Прошу извинить, – ответил старый солдат, – я еще никогда не видал господина барона.
– Вы на действительной службе?
– Точно так, господин барон. Я служу смотрителем пороховой башни на Русдорферской линии.
– Что же, там, вероятно, служба достаточно легка, как того требуют ваши немолодые уже годы?
– Нет, господин барон, хлопот там столько, что иной раз готов хоть опять в строй проситься. Ведь там производятся разные работы по набивке патронов и заготовке различных снарядов, причем для этой цели используют арестантов, так что необходимо очень внимательно следить за ними. Мне лично приходится осматривать каждого отправляющегося на работу, и не только с головы до ног, но даже включая подошвы. Достаточно, чтобы в подошве имелся единственный железный гвоздик, и возможна страшная катастрофа: ведь полы у нас каменные, так что от шарканья подошвой гвоздик может дать искру. Подумать только: в погребах башни сложено более семнадцати тысяч центнеров пороха и несколько тысяч начиненных гранат и бомб! И за такие-то заботы я получаю всего только двадцать три крейцера
[33] дневного жалованья да двойной паек.
– В данном случае приходится ценить главным образом честь и доверие. Не всякому поручат смотреть за таким ответственным местом.
– Ведь только это и утешает меня, господин барон.
– Ну а кто вот те господа?
И Лахнер указал на остальных троих мужчин, сидевших за столом.
– Это просто так, знакомые, – ответил Ример.
Лахнер внимательно всмотрелся в этих «знакомых» и решил в душе, что они должны принадлежать к домовой челяди. Удовольствовавшись этим заключением, он стал втихомолку наблюдать за невестой Римера, Неттхен, вскружившей голову его коллеге и другу Гаусвальду. Казалось, что девушке было очень не по себе, но она всеми силами старалась скрывать свое неудовольствие, что, впрочем, удавалось ей только отчасти.
Видимо, ее дурное расположение духа усиливалось по мере того, как Ример становился все любезнее и любезнее к ней. Он налил из стоявшей перед ним бутылки токайского стакан и стал просить девушку пригубить. Неттхен отказалась, но отец наклонился к ней и что-то сердито шепнул ей на ухо. Неттхен недовольно коснулась стакана губами. Тогда Ример, сияя от счастья, опорожнил стакан, после чего стал еще маслянее и назойливее в ухаживаниях. Ему вдруг пришло в голову просить невесту на танец, но Неттхен решительно отказалась. Однако снова к ее уху наклонился отец, и снова она как будто стала сдаваться.
Это вывело Лахнера из себя. Ему было скучно в этом обществе, да и девушка внушала симпатию, так что хотелось выручить ее, тем более что этим он до известной степени оказывал услугу товарищу.
Он встал со стула, хлопнул счастливого соперника Гаусвальда по плечу, отвел его в сторону и недовольно сказал:
– Прошу объяснить мне ваше поведение. Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы любоваться вашим ухаживанием и танцами.
– Бога ради, простите меня, господин барон, – подобострастно ответил Ример, – но я не знал, что вам неприятно…
– Попрошу вас не тратить лишних слов. Тут дело вовсе не в моих чувствах и не в том, приятно или нет мне то или другое. Надо делать дело, остальное меня не касается. Потрудитесь сообщить мне, какие приказания вы получили относительно свидания со мною.
– Мой господин приказал мне и моим знакомым быть в вашем распоряжении.
– Знаете ли вы, в чем дело?
– Его светлость изволили удостоить меня полным доверием.
– Ну а эта девица тоже удостоена доверием?
– Нет, ни она, ни ее отец ничего не знают.
– Так зачем же они здесь?
– Я пригласил их из предосторожности. Нас могут застигнуть врасплох, выследить, а между тем меня, Неттхен и ее отца знают не только хозяин, но и многие из постоянных посетителей этого заведения. Таким образом, в случае, если к нам будет предъявлено какое-либо обвинение, то все засвидетельствуют, что мы кутили здесь до утра.
– О, вы продувная бестия, – иронически сказал Лахнер.
Очевидно, Ример не мог разобрать, похвала это или брань, так как он очень неопределенно улыбнулся и поклонился еще ниже, чем прежде.
– Как вам удастся отделаться от невесты и ее отца?
– О, это я уже подготовил. Я сочинил для них правдоподобную историю, а именно…
– Меня это не интересует. Но нам нужно отправляться сейчас же, потому что путь не близок.
– Как прикажете, господин барон. Мне на сборы достаточно двух-трех минут.
– Хорошо, я подожду вас перед домом.
Лахнер молча поклонился присутствующим и вышел из кабачка. Ример не заставил себя ждать. В самом непродолжительном времени он присоединился к нему вместе с тремя «знакомыми».
Небольшой отряд достиг дачи русского посла за полчаса до полуночи. Достаточно было первого взгляда, чтобы убедиться, что на сегодняшний день нечего ждать собрания у Голицына. Во дворе не было ни малейшего оживления, не слышалось грохота колес подъезжающих карет, сама дача была погружена во мрак. Лахнер перелез вместе со своими спутниками через известное ему место садовой решетки и без всякой помехи добрался до двери террасы.
