– Ну, знаешь ли, графиня Пигницер уж никак не принадлежит к высшему кругу. Хоть ее и усыновил какой-то прогоревший барон, за деньги, разумеется, но она все-таки была и остается дочерью еврея-менялы.
– Ты знаешь ее?
– Лично не знаком, но отлично знаю ее, потому что у дяди были дела с нею. А что, она нужна тебе?
– Да! Скажи, что она представляет собой?
– Это очень распущенная, вульгарная, жадная, злая женщина. Если бы она продолжала дело своего достойного папаши, который был менялой и ростовщиком, то по миру пошло бы несравненно больше народа, чем до сих пор. Уж не собираешься ли ты занять у нее деньги? Не советую!
– Нет, деньги я у нее занять не собираюсь, но мне необходимо попасть к ней в дом и заслужить ее расположение.
– Только-то? Ну, так ступай к ней!
– То есть как это «ступай»?
– А так – возьми ноги в руки, как говорит наш унтер, и иди прямо и смело. Скажи ей, что видел ее на улице и сразу влюбился.
– Так она выгонит меня вон!
– Нет, милый мой, графиня всегда была охоча до таких рослых и красивых молодцов, как ты, а теперь, когда она начинает заметно блекнуть, и подавно. Однако прощай, мне надо торопиться. На днях побываю в казарме у наших общих приятелей и расскажу им все, что касается тебя.
– Значит, ты советуешь идти напролом?
– Это с графиней Пигницер-то? Валяй! Чем нахальнее ты поведешь себя с ней, тем лучше!
Вестмайер ушел, а Лахнер снова погрузился в свои думы.
XIII. Страдания Неттхен
Фридрих Гаусвальд, княжеский истопник, сидел на табуретке перед открытым сундуком и рылся в его содержимом.
Чего-чего там только не было! Истопник собирал все, что только попадалось ему под руку. Там можно было найти изломанную золотую табакерку, пару хрустальных призм от люстры, сверток обоев, сломанные клинки, сношенную обувь, испачканную жилетку, пуговицу и прочее, и прочее.
Истопник собирал все это не потому, что это было его манией: он умел ловко реализовывать свое добро. Он немного подновлял старые вещи и спускал их бедноте, а то, что нельзя было подновить, сбывал старьевщикам. Были и такие вещи, которые не нужны были ровно никому, но и те служили ему хорошую службу.
Если отодвинуть в сторону кучу ненужного тряпья, битой посуды и прочего барахла, лежавшего в одном из углов обширного сундука, то в стенке последнего при внимательном рассмотрении можно было обнаружить доску, прикрывавшую собой тайничок, а в этом тайничке были припрятаны деньги, предмет самой сильной страсти в жизни истопника.
В часы досуга он старательно запирал дверь, открывал свой тайничок, доставал холщовый мешочек и высыпал содержимое последнего на старый поднос. Золотым каскадом сыпались монеты, и старый Гаусвальд дрожал от восторга и страсти. Он запускал пальцы в кучу золотых монет, пересыпал их, пропускал между пальцев, раскладывал кучками, строил домики и всевозможные геометрические фигуры. В этом были его отдых, его награда за все остальное время дня.
За этим занятием застаем его мы и теперь.
– Двести тридцать семь императоров было в этом мешочке, – жадно шептал он, перебирая пальцами монеты, – а теперь я могу сразу приписать еще сто шестьдесят три. Теперь у меня достаточно денег, чтобы я мог вернуться в Бреславль и выкупить отцовский дом, попавший в чужие руки.
В дверь кто-то постучал. Фридрих Гаусвальд вздрогнул, собрал свои дукаты и прислушался.
– Гаусвальд, вы дома? – спросил мягкий женский голос.
– Ах, это вы, фрейлейн Нетти? Одну минуточку, я сейчас!
Он поспешно сунул мешок с дукатами в тайник, завалил дощечку хламом, запер сундук и открыл дверь.
– Что это вы вздумали запираться? – спросила девушка.
– Захотелось прилечь на минутку…
– Простите! В таком случае я не вовремя…
– О, не беспокойтесь, я уже отлежался и собирался вставать.
– Я принесла вам немножко безе, ведь это ваше любимое пирожное.
– О, как вы милы и любезны, фрейлейн! За это вы опять получите цветы, которые я подтибрю в оранжерее.
– Подтибрю! Как вам не стыдно…
– Полноте, Нетти, за такое воровство я готов отвечать! И в день свадьбы – обещаю вам это – я обчищу все оранжереи начисто, хотя бы мне за это грозило изгнание отсюда.
– Ну, что касается дня свадьбы, то это еще вилами на воде писано.
– Что вы говорите! Ведь господин Ример уже заказал себе новый костюм для этого торжественного случая!
Неттхен вздохнула, словно на ее сердце лежала стопудовая тяжесть.
– Да что вы не присядете, фрейлейн? Сейчас попробую ваше безе… Что за прелесть! Спасибо, большое спасибо, Нетти!
Дочь вахмистра Зибнера присела на указанный ей стул и стала задумчиво смотреть в пространство. После довольно продолжительной паузы она сказала:
– Милый Фридрих, у меня имеется к вам вопрос, на который вы должны ответить мне совершенно искренне. Кроме того, вы должны дать мне слово, что ничего не скажете господину Римеру.
– О, это я могу с удовольствием обещать вам, дорогая Неттхен! В чем же дело?
– Ваш молодой родственник в Вене?..
– Вы имеете в виду Теодора? Того самого, которого сдали в солдаты? Да, он теперь здесь.
– Говорили ли вы с ним?
– Ну уж слуга покорный! Я не имею ни малейшего желания приглашать его к себе, а он тоже сочтет за благо воздержаться от того, чтобы попасться мне на глаза. Его отец говорил мне, что его милый сынок здесь, но и он тоже не хочет ничего знать об этом негодяе.
– Неужели же Теодор на самом деле такой плохой человек, как про него говорят?
– Плох ли он, милая фрейлейн? Да я не знаю, найдется ли еще такой висельник, как он. Рассказывал же я вам, как он стащил у меня серебряные часы, которые висели вот на этом самом гвоздике!
– Да, вы говорили мне об этом. Но ведь вы не поймали его с поличным.
– Что же из этого! Больше некому было сделать это. Да и что значит «не поймали с поличным»? Если бы я захотел, я повел бы дело судебным порядком, и тогда молодчику здорово досталось бы. Но меня уговорил господин Ример не поднимать скандала. Что же, я человек мягкий. Господь с ним!..
– Ну, а почему его сдали в солдаты?
– Да ведь вы же знаете историю о том, как он осмелился приставать с любовными объяснениями к графине Ритберг и устроил ей серенаду!
– Я получила сегодня письмо от Теодора, в котором он представляет всю историю совершенно в другом свете.
– Опять письмо? Что за негодяй!
– А что, если серенада действительно предназначалась мне? Что, если он действительно сделался жертвой ревнивой интриги?
