Аврора, все более изумляясь, внимательно посмотрела на Лахнера и только теперь заметила, что он молод, красив и изящен. Ее лицо смягчилось, и она уже не так холодно, как раньше, промолвила:
– Вы смелы до… до… наглости!
– Графиня, я влюблен, и любовь дает мне эту смелость. А обыкновенно я очень робок. Только вы и способны были совершить со мной такое волшебное превращение. Но теперь я действительно смел до отчаянности, настолько, что не отступлю даже перед употреблением в дело оружия…
– Кого же вы хотите убить? Меня или себя?
– Боже спаси! Ни вас, ни себя, а того негодяя, которого вы любите и ради которого не хотите выслушать меня.
– Пожалуйста, назовите мне имя этого счастливчика, потому что я, по крайней мере, такого не знаю.
– Как! Может ли это быть? – воскликнул Лахнер, падая на колени. – Неужели же ваше сердце действительно свободно?
Графиня отступила на шаг от него и, улыбаясь, сказала:
– Знаете, барон, я видела много актеров вашего жанра, но в искусстве пламенно объясняться в любви никто из них не может идти в сравнение с вами. Скажите, где вы так тщательно разучили эту роль? Перед зеркалом или перед податливыми горничными?
Лахнер поднялся с колен и обиженно сказал:
– Я не думал, графиня, что мое искреннее, непосредственное чувство натолкнется только на издевательства!
– А вы ждали, что я сейчас же брошусь вам на шею? – ответила Аврора. – Но мне кажется, что в нашем кругу…
– В нашем кругу? Ах, графиня, что такое «наш круг»! Это собрание накрахмаленных кукол, которые думают, что истинное воспитание и хороший тон заключаются в умении подавлять самые благородные чувства и инстинкты. Да и то сказать, истинная любовь становится все реже и реже…
– Но ведь я совершенно не знаю вас!
– Графиня, зато я знаю вас уже целых три дня!
– Но, мне кажется, открывать свои чувства можно только тогда, когда хорошо знаешь друг друга.
– Графиня, как мог бы я узнать вас хорошо, если бы не познакомился с вами? И как мог бы я познакомиться, если бы не пришел к вам?
– Скажите, что вам, собственно, нужно от меня?
– О, очень немногого: только взаимности.
– Не соблаговолите ли вы присесть, барон!
– Что я слышу? Так вы уже не гоните меня?
– Вы забавляете меня. В вас чувствуется что-то оригинальное, непохожее на всех остальных.
– Графиня, могу ли я понять ваши слова так, что вы подаете мне надежду?
Говоря все это и присаживаясь на предложенный ему стул, Лахнер внимательно оглядывал стены, потолки и пол, стараясь найти что-нибудь, похожее на три кинжала. Но единственное, что удалось ему обнаружить, это удивительное богатство обстановки. Впрочем, это нисколько не удивляло его. Хотя графиня имела табачный откуп всего только несколько месяцев, хотя ей приходилось уплачивать правительству за это четыреста шестьдесят тысяч гульденов в год да тратить на администрацию около двухсот тысяч, все-таки доход с откупа составлял не менее двухсот – трехсот тысяч гульденов. Таким образом, было с чего и в несколько лет стать более чем богатым человеком, тем более что графиня уже имела этот дворец и ей нужно было только немножко подновить его. Но вся эта роскошь – мозаика, золоченая бронза, гобелены, перламутр, китайский фарфор, редкое дерево, – все это мало интересовало Лахнера, и он, наверное, предпочел бы, чтобы вместо всего этого где-нибудь на стене висели три скромных заржавленных кинжала…
– Надежду? – переспросила графиня, отвечая на вопрос напористого гренадера. – Но помилуйте, барон, как же я после десятиминутного знакомства могу обнадежить или обескуражить вас? Скажу только, что такой прямой, решительный характер, как у вас, мне всегда нравился… Впрочем, будущее покажет. Я надеюсь, что столь оригинально начатое знакомство не прервется на этом визите, мы будем видеться, и тогда, кто знает…
Лахнер собрался было ответить что-то в высшей степени лестное, как неожиданно в комнату вбежал сухопарый человек среднего роста, лет сорока, одетый в темно-коричневый мундир с серебряным кантом и пряжкой с буквами «Т. А.». Сбоку у него висела сабля и виднелась кобура пистолета.
Лахнер знал, что буквы означают «Табачный акциз», и понял, что это один из служащих у графини смотрителей. Действительно, это был объездной инспектор Гехт.
– Это что еще за манера такая? – рассердилась очаровательная графиня. – С каких это пор вы стали вламываться сюда без доклада?
– Извините, – сиплым голосом ответил Гехт, – но чтоб меня черт побрал, если я видел хоть одного хама, через которого можно было бы доложить вам о моем приходе.
– Что вам нужно?
– Мне нужно сказать вам, что пусть служба у вас убирается ко всем чертям.
– Вы пьяны?
– Нет. Да если бы и был пьян, то весь хмель выскочил бы у меня из головы после перенесенного мною унижения. Знаете, графиня, или вы потребуете, чтобы мне дали удовлетворение, или я сегодня же сбрасываю к черту этот дурацкий мундир.
– Да прекратите, Гехт, все эти выкрики и проклятия! Просто удивляюсь вам: вы всегда были порядочным человеком и отличным служащим, а тут вдруг бог знает как себя держите. Расскажите, в чем дело, и увидим, могу ли я помочь вам.
– Хорошо, графиня, сейчас расскажу, но, думается, помочь тут уже ничем нельзя. Сегодня утром я объезжал Альзеринское предместье, когда вдруг вижу мельника Рихтера, который вез с работником бревна. Я уже давно подозревал кое в чем Рихтера и теперь решил проверить свои подозрения. Я остановил подводы и приказал сгрузить бревна, так как подозревал, что там запрятан контрабандный табак. Рихтер долго не хотел повиноваться, но я крикнул сторожей и, когда те подъехали, указал ему, что за сопротивление таможенному обыску грозит наказание. Не переставая ругаться, Рихтер с работником сгрузил бревна. В первой подводе табака не нашлось, и я приказал сгрузить вторую. Что тут только поднялось! Рихтер вышел из себя и отказался повиноваться мне, а толпа, окружившая нас, всецело стала на его сторону. Но мало того, что толпа помогла Рихтеру сопротивляться законному досмотру: этот уличный сброд стал ругать всякими скверными словами и вас, и меня, и вообще акцизные порядки. Мало того, некоторые стали кричать, что пора проучить нас. Тогда мне со сторожами пришлось прибегнуть к оружию и стрелять в воздух, чтобы показать, что мы не шутим. Толпа немного отхлынула. Но тут вдруг откуда ни возьмись какой-то господин в сером плаще подходит ко мне и спрашивает, в чем дело. Я, разумеется, не обращаю на него ни малейшего внимания и продолжаю требовать, чтобы Рихтер разгрузил вторую подводу. Тогда незнакомец откидывает плащ, и кого же я вижу? Самого императора Иосифа! «Разгрузи подводу, – сказал он Рихтеру. – Наверное, ты замечен в чем-нибудь, раз тебя, а не кого-либо другого заподозрили в провозе табака!» – «Да помилуйте, ваше величество, – закричал Рихтер, – ровно ни в чем я не замечен, а просто этот негодяй добивался руки моей дочери, а я ему отказал. Вот он мне и мстит!» – «Ах так! – сказал император. – Ну что же, все-таки разгрузи! При этом знай, если табак у тебя найдется, то ты получишь двенадцать палок, но если нет, то эту порцию придется отведать надсмотрщику». Табака не нашли. Тогда меня отвели в казармы и там… там…
