– Тут уж ничего не поделаешь, если приклеить фальшивые, то можно только испортить дело. Отправляйтесь в казармы так, как есть, и постарайтесь как-нибудь выпутаться.
– Друг мой, солдат, осмелившийся без позволения сбрить усы, наказывается шпицрутенами.
– А сколько ударов? Штук двадцать пять? – спросил Фрейбергер с ироническим участием.
Лахнера взорвало, он не мог больше выносить это наглое издевательство.
– Вот что я вам скажу, – загремел он, – ни в какие казармы я не пойду, а отправлюсь прямо к князю. Это черт знает что такое! В награду за мою преданность меня выдают с головой и обрекают жестокому, незаслуженному наказанию. Нет, милейший, до такого идиотства моя преданность князю не доходит. Понести бесчестящее наказание за преданную службу интересам отечества! И вы смеете говорить об этом с улыбкой? Я иду к князю!
Сказав это, Лахнер энергично схватил сброшенный им офицерский мундир. Фрейбергер испугался.
– Ах какой вы горячий, и пошутить-то с вами нельзя! – медовым голосом проговорил он. – Отправляйтесь себе спокойно в казармы, а я уж улажу ваше дело. Я раньше вас побываю у полковника.
Когда Лахнер снял батистовую рубашку, собираясь надеть грубую солдатскую дерюгу, Фрейбергер заметил на его груди кольцо с бриллиантами, подарок несчастного Турковского.
– Вы не должны брать с собой в казармы ничего такого, – сказал он, – что было дано вам для вашего маскарада.
– Я ровно ничего не беру с собой.
– А это кольцо?
– Оно уже давно у меня.
– Оно, кажется, очень ценно. Покажите-ка. Ого, камни редкие по чистоте и шлифовке. Не желаете ли продать мне его?
– Продать – нет, но если хотите, обменяйте мне его на портрет в рамке, который заложил вам барон Люцельштейн.
Фрейбергер еще раз рассмотрел кольцо и с сожалением в голосе сказал:
– На самом деле эти камни еще дороже, чем я предполагал с первого взгляда. Предлагаемая вами мена была бы для меня очень выгодна, но, к сожалению, я не имею права продавать заклады до их просрочки.
Вскоре явился парикмахер и довершил обратное превращение майора в гренадера.
– Если вас спросят, почему вы посмели сбрить усы, – сказал Фрейбергер Лахнеру после ухода парикмахера, – то вы ответите, что сделали это по приказанию майора Кауница. Вас приводили к нему в гостиницу для сличения и определения, действительно ли вы так похожи друг на друга. Чтобы проверить это сходство, майор приказал сбрить вам усы, и вы не могли воспротивиться приказанию офицера. Ну-с, я с Зигмундом еду к полковнику, чтобы уладить ваше дело, а вы сейчас же отправляйтесь туда пешком. Да смотрите не вздумайте воспротивиться приказанию князя. Тогда вы наверняка погибнете!
Фрейбергер ушел с Зигмундом, не утерпевшим, чтобы не высунуть на прощание язык Лахнеру, а наш бедный герой остался стоять, словно пораженный столбняком.
– Неужели все пропало? – с горечью воскликнул он наконец. – Прощай, прекрасный сон! Прощайте, несбывшиеся грезы, действительность, суровая действительность вступила в свои права! Эмилия! Божество мое! Ангел-хранитель мой! Неужели мне не суждено спасти тебя от злых сплетен? Или, быть может, мне все-таки не идти в казармы, а попытаться сначала достать документы? Но как я пойду к Пигницер в солдатском мундире? Да и наконец, если меня хватятся, начнут искать и найдут, то просто арестуют как дезертира, и тогда добытый документ не попадет в руки Эмилии, себя же я лишу возможности когда-нибудь помочь ей… А может быть, князь все-таки вспомнит обо мне? Может быть, уже завтра я буду на свободе? Как же! Сильные мира сего скоро забывают оказываемые им услуги… Нет, Эмилия, божество мое, если только спасительный случай не придет ко мне на помощь, то мне не удастся помочь тебе…
Поникнув головой, Лахнер побрел к казармам. Его сердце болезненно ныло и скорбно выстукивало: «Ко-нец, ко-нец, ко-нец…»
Так печально завершилась история с самозванством гренадера Лахнера, история, в свое время наделавшая много шума…
Около плахи
I. Среди товарищей
– Имею честь доложить господину командиру, что я явился из отпуска!
С этими словами вытянувшийся в струнку рядовой Лахнер обратился к своему ротному командиру фон Агатону, встретившемуся с ним при входе в казармы.
– Что за обезьянья морда! – воскликнул Агатон. – Что же мне теперь делать с тобой? Черт знает что такое! Взял и обрился как болван! Теперь вся рота испорчена, а поставить тебя в задние ряды невозможно, потому что ты слишком высок. Ну погоди же ты! Я научу тебя, как самовольничать! Не скоро ты у меня теперь выйдешь из казармы! Да мы еще поговорим! А сейчас чтобы живо привести себя в порядок! Господин полковник приказал тебе тотчас же явиться к нему по прибытии из отпуска. Даю тебе полчаса, чтобы почистить амуницию. Направо кругом марш!
В казармах Лахнер застал только одного Гаусвальда, который радостно бросился к нему навстречу и шепнул ему:
– Ты заставил нас здорово поволноваться за тебя!
– Лахнер пришел! Лахнер явился! – загудели со всех сторон солдаты и через мгновение тесной толпой окружили его.
– Смотрите-ка, да он обрился! – крикнул кто-то.
– Ну вот видите! Я был прав! – сказал Талер.
– В чем прав? – с самым невинным видом спросил Лахнер.
Талер хотел было ответить, но на помощь товарищу пришел Гаусвальд.
– А где фальшивомонетчик Ниммерфоль? – спросил он.
Эти слова оказали желаемое действие. Вспомнив, как его «отчеканили» за лишнюю болтовню, Талер закрыл открытый было для ответа рот и предпочел смолчать.
– Что ты за человек, Талер! – сказал один из солдат. – Ведь тебе от этого ни тепло, ни холодно, так чего же ты лезешь!
– А если меня понапрасну выдрали? – угрюмо спросил Талер.
– Ну так что же? – ответил ему старый гренадер. – То, что было, вернуть нельзя, а повторить можно. Значит, твоя прямая выгода молчать.
– Ну нет, это не дело! – воскликнул другой гренадер, только недавно завербованный. – Если нас будут драть понапрасну за всякого паршивца, так и житья никакого не станет.
– А знаешь, что бывает с доносчиками? – спокойно спросил новобранца старый гренадер.
– Ты мне не грози, – вспылил задорный новобранец. – Погоди только, вот будет у нас смотр с опросом претензий…
– Братцы! – перебило его несколько голосов. – Да что же это такое? Негодяй грозит доносом?
– Постойте, ребята, – все так же спокойно продолжал гренадер, – я вижу, парень, что ты и в самом деле не знаешь, как у нас поступают с доносчиками. Ночью, когда доносчик спит сном невинного младенца, его забрасывают шинелями и начинают лупцевать голенищами сапог. Ни крика, ни шума, ни следов не остается, а только не всякий выживает после этого. И главное, что скверно: никак нельзя найти виновного. Если с тобой приключится что-нибудь такое, так ты даже не будешь в состоянии обвинить меня, потому что я тебе ничем не грожу, а просто рассказываю, что бывало прежде в этой самой казарме. Да начальство не очень-то и разбирается. Я сам слышал, как наш командир однажды сказал, что только мерзавец выдает товарищей, а потому «дурная трава с поля вон…». Вот так-то, парень!
