– Ну-с, барон, – сказала она затем, садясь на место и сопровождая свои слова многозначительной улыбкой, – чокнемся и выпьем за тех, кого мы любим! Но предупреждаю: этот тост таков, что бокал надо выпить до дна, иначе он не будет действителен.
Лахнер звонко чокнулся с графиней и опорожнил весь бокал до дна: ведь он думал об Эмилии, ведь за нее пил он!
– О, какое дивное вино! – воскликнул он, ставя на стол опустевший бокал.
– Вам нравится? Так я прикажу подать еще бутылку?
– Нет, нет, графиня, разве можно! Вино слишком крепко, оно сразу ударило мне в голову!
– Ну так выпьем легонького! – предложила Аврора и налила ему рейнвейна.
Лахнер взял бокал и сделал глоток. И тут у него все поплыло перед глазами, мгновенное, но сильное головокружение было настолько велико, что он чуть не выпустил бокал из рук.
«Ага! Эликсир начинает действовать! – злорадно подумала графиня. – Видно, за годы, что снадобье хранится у меня, оно еще выиграло в крепости, а не потеряло силы!»
Она с нетерпением следила, как взгляд гренадера все более тускнел, как все бледнее становилось его лицо, и спросила:
– Но что с вами, милейший барон?
– Я не знаю, – через силу пробормотал Лахнер, – кажется, для моей слабой головы вино слишком крепко.
Он сделал попытку встать, но закачался и едва не упал. В ушах звенело, мысли носились каким-то ураганом.
– Но вы серьезно нездоровы! – откуда-то издали, из далекого, липкого тумана донесся до него голос графини.
– Это… нечего… Немножко… воздуха… и… пройдет! Отчаянно напрягая свою волю, Лахнер заставил себя встать и сделать несколько шагов. Однако силы оставили его, он закачался, подбежавшие лакей и паж подхватили его и положили на кушетку. Это было последним, что помнил Лахнер.
– Его милость хватил удар! – испуганно вскрикнул лакей.
– Я сейчас сбегаю за врачом! – предложил паж.
– Оставайся на месте! – сурово остановила его Аврора. – Барон выпил лишнее, вино оказалось для него слишком крепким. Пусть он выспится – через несколько часов он проснется как ни в чем ни бывало. Возьмите его и вместе с кушеткой осторожно перенесите вон в ту комнату. Да смотрите! Если вы оба хоть словечко скажете кому-нибудь, нашей прислуге или посторонним, про то, что барон напился у меня, так будете сейчас же уволены. Я не желаю, чтобы потом смеялись над бароном!
Лакей и паж перенесли кушетку в указанную комнату и по знаку своей хозяйки вышли.
Аврора со свечой в руках подошла к спящему. Она поспешно перерыла его карманы, затем расстегнула жилет и, найдя там спрятанные бумаги, нетерпеливо схватила их, прочла, после чего, побледнев, опустилась в близстоящее кресло.
Первая бумага представляла собою собственноручное заявление Турковского, что он посещал барона Витхана по ночам для того, чтобы говорить с ним о делах их тайного общества. Его посещения не только не относились к баронессе Витхан, но она вообще не знала ничего ни об этих посещениях, ни об объединяющей их политической цели, доказательством чему служит прилагаемая записка барона.
Вторым документом была упомянутая записка, гласившая:
«Дорогой Турковский, хотя закон и не воспрещает собираться по вечерам для дружеской беседы, но все-таки заклинаю Вас спасением Вашей души, ни за что не сознавайтесь в том, что Вы бывали у меня. Начнут искать, допытывать, допрашивать, и как легко из-за неосторожного слова или случайно найденного клочка бумаги попасться в цепкие лапы правосудия. Я уговорил Эмилию написать Вам письмо, из которого можно будет усмотреть, что Вы якобы были в связи с ней и, следовательно, бывали у нее без моего ведома. Это правдоподобно и все отлично объяснит. Так не сознавайтесь же, это единственное спасение для нас обоих! Ваш В.».
Аврора горько рассмеялась.
– Значит, я все-таки ошиблась? – тихо проговорила она. – Значит, Турковский не изменял мне? А я выдала его, послала на казнь… Но он сам виноват! Почему он не хотел быть со мной искренним? Почему прямо не открыл мне существование заговора? Ведь он был очень богат, мы могли бы отлично жить с ним за границей… Но он скрыл от меня это, а я так любила его, что была вне себя от ревности и обиды… – Она страдальчески заломила руки и застыла в мучительной скорби. – Но не все ли равно теперь? – продолжала она, успокоившись. – Это письмо ничего не может исправить, оно не вернет мне казненного. Прошлое умерло, теперь надо думать о настоящем! Этот негодяй, осмелившийся так нагло обмануть меня, должен поплатиться за свое вероломство! – Она подошла к спавшему и с судорожной ненавистью посмотрела ему в лицо. – Но что это блестит у него на груди? Бриллиантовое кольцо на ленте? Но ведь это кольцо Турковского, он так дорожил им, как памятью об отце. Значит, этот негодяй был соучастником Турковского! Хорошо же! Теперь я знаю, что мне делать!
Аврора подошла к картине, открыла тайник, достала оттуда бумаги, тщательно пересмотрела их, забрала два документа и сунула их за пазуху Лахнеру. Затем, застегнув ему жилет, она вышла из комнаты. Впрочем, мы забыли упомянуть, что маленький листок бумаги, найденный, кроме того, в кармане Лахнера, заставил ее сначала широко открыть глаза, а потом еще злораднее улыбнуться.
V. К пропасти
– Господи боже, где я?
С этими словами проснувшийся Лахнер тревожно огляделся вокруг. В его голове все ходило ходуном, руки и ноги тряслись, горло жгла страшная сухость.
Что же случилось с ним? Где он?
В окно глядел серп луны; он освещал стенные часы, но недостаточно ясно, чтобы можно было разобрать, который час.
«Все-таки где же я?» – тревожно подумал Лахнер.
Сознание начинало мало-помалу возвращаться, и перед Лахнером снова стали проходить картины действительности. Ах, да, он был у Авроры, пил какое-то сладкое крепкое вино, должно быть, упился не хуже Ноя!
А документ? Уж не во сне ли он видел, что ему удалось разыскать нужные бумаги? Нет, слава богу, на груди что-то шелестит, значит, это не сон, Эмилия спасена!
Однако надо идти. Сколько теперь может быть времени? Вино, которое сразу валит с ног, очень скоро теряет свое действие. Теперь, должно быть, часов девять-десять. Хорошо, если не больше, ведь отпуск предоставлен ему только до полуночи. Надо успеть побывать у Эмилии, отдать ей добытое с таким трудом. Итак, в путь!
Пошатываясь, Лахнер ощупью нашел дверь и попал в комнату, где горела лампа и дремал в кресле паж. Последний сейчас же проснулся и учтиво спросил:
– Ваша милость изволили проснуться?
– Где графиня? – спросил в свою очередь Лахнер.
– Ее сиятельство ушли спать. Прикажете разбудить?
– Нет, не надо. Сколько времени теперь?
– Не знаю, ваша милость.
– Дай сюда свечку, я посмотрю на часы.
Паж со свечой пошел впереди Лахнера в ту комнату, где последний спал и где он видел часы. Но они стояли.
