– Протестую против способа выражений господина прокурора. Я пользуюсь своим правом, которого меня никто лишить не может.
Показание, в точности схожее с известной читателю действительностью, было прочитано.
– Это не подтвердилось. Графиня фон Пигницер, допрошенная по поводу этого дела, показала, что стену, где, по словам обвиняемого, находился тайник, она сломала для расширения зала и там никакого тайника не оказалось!
– А были допрошены те, которые производили ломку стены?
– У следователя не было оснований сомневаться в словах уважаемой графини. Далее ее показания значительно расходятся со всеми утверждениями подсудимого.
Был прочитан протокол показаний графини Пигницер. Аврора показала, что после того как она выдала бунтовщика Турковского, ей посылали множество писем с угрозой смерти. Потом эти письма прекратились, и она успокоилась. Когда к ней явился мнимый барон Кауниц, она не заподозрила ничего, хотя ей и показалось странным, что он явился в дом под явно вымышленным предлогом. Но как женщина она объяснила это совсем иначе, то есть подумала, что произвела на обвиняемого, которого она считала настоящим бароном, сильное впечатление. Обвиняемый предложил ей свои услуги по перестройке зала, и она приняла его предложение. Но когда он явился к ней, чтобы набросать чертеж перестроек, то за ужином так напился, что свалился на пол. Его отнесли в людскую и по вытрезвлении попросили удалиться и больше никогда не приходить. Графиня объяснила себе его посещения желанием убить ее из мести: у спящего лжебарона расстегнулась жилетка, и увидела на груди кольцо, принадлежавшее прежде Турковскому, ей стало ясно, что лжебарон был соучастником бунтовщика.
– Что может обвиняемый возразить на это?
– То, что графиня дала ложные показания.
– Чего ради станет графиня лгать?
– Из мести, – ответил Лахнер. – Желая во что бы то ни стало достать документ, обеляющий баронессу фон Витхан. Зная графиню как женщину тщеславную и чувственную, я стал ухаживать за ней, чтобы иметь возможность добыть нужный мне документ из тайника. В тот день, когда мне это удалось, графиня настолько растаяла, что мне не было иного выбора – или вызвать ее подозрительность, или нежничать с нею. При этом мне пришлось распространить свою нежность далеко за пределы того, что было бы желательно мне самому. Графиня подсмотрела, как я доставал документы, поняла, что я обманывал ее с какой-то целью, и подлила мне сонного зелья в вино. Желая отомстить мне за обман, она подменила документы и дала ложные показания. Графиня упоминает о кольце, которое она видела на моей груди. Это явно свидетельствует о том, что она обыскала меня, желая найти те документы, которые, как она видела, я спрятал за пазуху. Но она не рискнула бы обыскивать меня, если бы предварительно не усыпила.
– Обвиняемый не отрицает, что кольцо получено им от Турковского?
– Я не знал тогда, что это Турковский. Суду весьма легко убедиться в том, что Турковский содержался в одной со мной камере. Достаточно востребовать записи о содержавшихся на гауптвахте арестантах и…
– Суд сам знает, что ему следует делать! – резко заметил председатель. – Итак, обвиняемый, как он утверждает, принял от Турковского поручение найти документ. Но разве обвиняемый не знал, что по уставу солдат не имеет права принимать никаких поручений иначе, как от своего начальства?
– В то время я еще не был солдатом.
– Советую подсудимому бросить эти адвокатские штуки! Это хорошо для гражданского суда, ну а в военном суде на таких вывертах далеко не уедешь. Лучше было бы ему откровенно сознаться и не закрывать себе возможности к облегчению участи.
– Мне не в чем сознаваться, так как я ни в чем не виноват.
– Ни в чем? А сопротивление, оказанное полиции при попытке арестовывать дезертира?
– Именно «дезертира», но я не был дезертиром, а потому арестовать меня было не за что. Кроме того, как солдат я не желал подчиняться какому-то штатскому. Я хотел добровольно вернуться в казармы, что и сделал.
– Господин прокурор, – спросил председатель, – находите ли вы нужным предложить обвиняемому какие-либо вопросы?
– Нет.
– Объявляю судебное следствие законченным! Слово имеет господин прокурор!
– Господа судьи! – начал представитель обвинения. – Несмотря на обычную для закоренелых преступников систему отрицать все, клонящееся к доказательству вины, систему, которую вы не преминете поставить в отягчение вины обвиняемого, я считаю, что по совести и внутреннему убеждению не может быть никакого сомнения в виновности рядового Лахнера. Пусть некоторые пункты обвинения действительно могут показаться спорными с точки зрения строгих юридических требований. К таким пунктам я отношу обвинение в дезертирстве и нарушении субординации. Допустим, что обвиняемый действительно не слыхал голоса командира полка, допустим, что он действительно по непонятному капризу воспользовался окном вместо двери. Разумеется, многое можно было бы сказать по поводу этого. Но представьте себе, господа судьи, что одного и того же преступника обвиняют в присвоении носового платка и в краже со взломом. Стоит ли доказывать виновность в присвоении платка, раз налицо несомненная виновность в краже со взломом? Не будем останавливаться на меньших винах, так как все равно то преступление, о совершении которого уже не может быть никаких споров, грозит обвиняемому таким наказанием, которое исчерпывает собою всю полноту земных карательных мер.
Это преступление, господа судьи, представляет собой самое безнравственное, самое ужасное, самое злодейское покушение на интересы родины, на благоденствие царствующего дома и на весь существующий строй. Непростительное для каждого из верноподданных, оно кажется просто чудовищным, когда подумаешь, что его совершил солдат, человек, специально призванный служить благу родины, приносивший специальную присягу на верность знамени. Мало того, рассмотрение обстоятельств дела указывает на то, что данное преступление осложняется еще и другими, рисующими образ обвиняемого в самом непривлекательном виде. Так, вы слышали, господа судьи, как обвиняемый заявил, что, принимая поручение от Турковского, он еще не был солдатом, иначе говоря, в тот момент, когда новобранец Лахнер присягал своему государю и знамени, он уже таил в душе сепаратистские намерения, уже злоумышлял против родины. Господа судьи, чего можно ждать от человека, дерзнувшего безбоязненно обмануть самого Бога?
Но небо уже наложило на дерзкого карающую десницу. Скоро клятвопреступник и богохульник Лахнер сам предстанет на его суд. Да свершится правосудие небесное, но и земное должно сказать свое слово. Поэтому приступаю к формулированию преступлений, к анализу совершенного, к установлению отдельных пунктов, на которых базируется общее обвинение.
Подсудимый сослался на то, что он не знал Турковского ранее, что случай свел их на гауптвахте. Разумеется, подобное утверждение само по себе крайне сомнительно. Из оглашенных на суде справок видно, что студент Лахнер сдан был без зачета в солдаты за попытку устроить антиправительственную демонстрацию. Следовательно, проще предположить, что и ранее он действовал в заговоре с членами преступного сообщества «Евфросиния». Но примем объяснения подсудимого на веру и допустим, что его знакомство с Турковским началось именно во время ареста. Сам обвиняемый показал, что Турковский дал ему поручение «к Евфросинии», а за исполнение такового подарил бриллиантовое кольцо, оцененное экспертами суда в сумму, представляющую собой целое состояние. Обстоятельства дела, умелая защита подсудимого, кое-какие биографические черточки – все рисует его человеком умным, пронырливым, ловким, решительным, быстро ориентирующимся и сообразительным. Но, господа судьи, надо быть очень наивным, чтобы не понять двух обстоятельств: первое, что приведенный на гауптвахту незнакомец был важным государственным преступником и непременно политическим, второе – что за простое поручение к даме не платят тысячными кольцами. Следовательно, был или нет знаком обвиняемый с Турковским до свидания на гауптвахте, но можно считать доказанным, что он был подкуплен казненным для того, чтобы продолжить дело сообщества.
