– Пожалуйста! То-то и дело, что вовремя не сделал этого! Я стал говорить графине, что Христос велел прощать преступников, что попытка облегчить чью-нибудь участь – не преступление, а доброе дело, и если она так черства, то я не стану уговаривать ее долее, а обращусь лично к императрице. Тогда она ответила мне, что Кауниц и Ласси уже докладывали императрице об этом деле, и ее величество возмущена до последней степени. Императрица заявила, что как ни ненавидит она смертные приговоры, но на этот раз помилования не будет. Графиня прибавила, что чувствительная княгиня Сакен, которую очень заинтересовала личность Лахнера, молила императрицу заменить смертную казнь заключением в крепость, но Мария-Терезия гневно ответила: «Надо быть очень дурным человеком, чтобы просить за такого негодяя! Я не понимаю, княгиня, как вы осмеливаетесь обращаться ко мне с подобной просьбой!» Ну, разумеется, тут уж нечего было делать. Вот я и вернулся домой, словно побитая собака!
– Так, – протянул Тибурций, – значит, первую скрипку играют Кауниц и Ласси? В таком случае, дядя, вы должны отправиться к ним и…
– И не подумаю даже! Оставь меня в покое! Я и так сделал больше, чем мог и должен был. Лахнера нельзя спасти!
– А я говорю, что он должен быть спасен! – гаркнул Тибурций, стукнув изо всей силы кулаком по столу. – Я не допущу, чтобы его повесили, или пусть меня черт возьмет!
– Тибурций! – испуганно вскрикнул старик. – Успокойся, бога ради! Ты исполнил свой товарищеский долг, и никто не может сделать больше того, что в его силах. Стену головой не прошибешь. Придется предоставить Лахнера своей судьбе…
– Нет! – крикнул Вестмайер, топнув ногой. – Пусть черт возьмет наши с вами души, дядя, если я дам его повесить!
Старик испуганно перекрестился.
– Господи, прости ему этот грех! – взмолился он. – Он отдает мою душу черту! Мою, человека, который всю жизнь заботился о нем!
Старик начал всхлипывать.
– Ладно, нечего сантименты разводить, – сказал безжалостный Тибурций. – Вы, дядя, можете меня лишить наследства за непочтение, но сначала должны дать мне двести гульденов, необходимых для спасения Лахнера.
– Ну что же, – сухо ответил старик, – от двухсот гульденов я не обеднею. Можешь просадить их так же, как просадил подаренные мною часы.
Он вышел в кабинет, достал там из денежного ящика требуемые деньги и подал их племяннику.
– Да благословит вас Бог, дядя! – сказал последний.
– То он великодушно дарит мою душу черту, то призывает на меня Божье благословение! Что за сумасшедший! – воскликнул старик.
– Да вы не бойтесь черта, дядюшка! – ободрил его Тибурций. – Лахнер не будет повешен!
– А если тебе ничего не удастся сделать?
– Тогда, дядюшка, я возьму ружье и застрелю Лахнера в тот момент, когда его поведут на виселицу. Пусть рука палача не коснется его!
Старик окончательно перепугался и снова схватился за палку и шляпу.
– Я иду к Кауницу! – простонал он. – Как знать…
– Ну а мы отправимся с визитом к Пигницер. Идем, Биндер!
– Образумься, Тибурций, – остановил его старик, – не давай воли своему сумасшествию!
– Дядюшка, милый дядюшка! Я сделаю все, что требует от меня нравственный долг!
Тибурций поцеловал руку дяди и вышел из дома с Биндером.
Они не успели сделать нескольких шагов, как им навстречу попался Ниммерфоль.
– Ребята, – сказал он, – я выпущен из-под ареста, но очень несчастлив. Мне сообщил денщик Левенвальда, что приговор отправлен на конфирмацию, и бедняге Лахнеру жить не более трех дней.
– Ниммерфоль, – спросил Вестмайер, – не можешь ли ты отпроситься в отпуск?
– Надолго?
– Лучше всего на сутки, а если нельзя, то хоть на одну ночь.
– Могу!
– Тогда отправляйся сейчас же в казармы и возьми отпуск. Затем приходи на Крейц, где мы будем ждать тебя.
– Да в чем дело?
– Рассказывать долго, а мы не можем терять ни одной минуты. Дело касается спасения Лахнера.
– Тогда бегу! Ждите меня!
Ниммерфоль бегом бросился к казармам, а Биндер и Вестмайер пошли дальше.
X. Дерзкая авантюра
Царила непроглядная тьма.
Три закутанных в плащи фигуры крадучись обходили вокруг дома, окруженного палисадником. Сквозь решетку сада виднелись окна нижнего этажа, закрытые зелеными занавесками, пропускавшими слабый свет. Окна верхнего этажа были закрыты ставнями, сквозь щели которых точно так же пробивался свет. Этот дом стоял на пригорке, с которого виднелись окрестные дома, сверкавшие огоньками.
Дул влажный теплый ветер, под дыханием которого снег, покрывавший землю, таял и сбегал весело журчащими ручейками. Это журчание далеко разносилось вокруг, так как дом был овеян какой-то таинственной тишиной: ни звука не доносилось из него.
Этот дом находился под самым Баденом и принадлежал графине Пигницер.
Три таинственные фигуры, бродившие возле ее дома, подозрительно огляделись по сторонам и вдруг увидели, что от города движется какая-то светлая точка. Последняя подходила все ближе, и вскоре можно было разглядеть женщину, несшую в руках фонарь, которым она освещала себе путь. Тогда трое незнакомцев скрылись за угол дома.
Женщина с фонарем подошла к палисаднику, взяла комок снега и бросила в окно нижнего этажа.
– Кто там? – отозвался чей-то мужской голос.
– Скажите Фанни, что пришла горничная от Кохари.
Наступила продолжительная пауза. Затем окно открылось, там показалась белокурая женская головка и окликнула пришедшую:
– Это ты, Лоттхен? Что так поздно?
– Ах ты, наседка! – весело отозвалась гостья. – Ведь теперь только половина восьмого!
– В Бадене в восемь часов – все равно что в Вене в два часа ночи!
– Я пришла за тобой, у нас вечеринка. Господ нет дома.
– Ой, вот-то хорошо бы пойти! Но, к сожалению, нельзя.
– Почему?
– Графиня не пускает.
– Я попрошу за тебя.
– Не поможет. Я должна спать с ней.
– Ты шутишь?
– Ну конечно, нет. Госпоже является привидение, и она боится.
– Вот страсти-то! Должно быть, это дух старика Мюллера, прежнего владельца этого дома?
– Нет, это дух польского дворянина, графа Турковского, которого казнили в Вене. Сама-то я не видела его, но графине он чудится постоянно.
– Может, она это только выдумывает?
– Я и сама так думаю, а то ни за что не осталась бы у нее служить.
– Неужели мне идти домой без тебя?
