– Фома Лахнер, ваше величество!
Кауниц беспокойно задвигался в кресле.
– Лахнер? – переспросила императрица. – Я уже слышала эту фамилию. Постойте-ка, кажется, в прошлом году судили какого-то мясника Лахнера за гнусное преступление? Это не родственник вашего товарища?
– Нет, ваше величество, фамилия мясника Лахман. Наш товарищ происходит из очень порядочной семьи.
– Ах, вспомнила! Это вы, князь, говорили мне что-то про этого гренадера?
– Да, ваше величество, и я удивляюсь, что находятся люди, осмеливающиеся настаивать на невиновности этого негодяя. Он виноват, это я знаю наверное. Суд даже не коснулся некоторых сторон его виновности. Это – законченный злодей!
Императрица заметила, как вспыхнул Вестмайер при словах Кауница. Она поняла, что он имел веское возражение, но не решался высказать его, не будучи спрошенным.
– Ты что-то хотел сказать, гренадер? – ласково спросила она. – Так говори, не бойся! Если возникает какое-либо сомнение в виновности осужденного на смертную казнь, надо говорить все, чтобы – боже упаси! – власти не допустили ошибку!
– Ваше величество! – взволнованно сказал Вестмайер. – Его светлость сам сказал, что суд не коснулся некоторых сторон виновности, а, как видно из слов его светлости, эти-то «стороны» и вменяются главным образом Лахнеру в преступление. Но каков же это суд, который даже не разбирается как следует в вине? Ясно, что наш товарищ прогневил кого-то из сильных мира сего, и вот было приказано осудить его. Когда на суде один из судей – нижних чинов – высказался за невиновность Лахнера, то этого смельчака арестовали. Вот как вершили суд над Лахнером.
– Гренадер, – строго сказала императрица, – понимаешь ли ты, какую ответственность берешь на себя, утверждая такие вещи?
– Ваше величество, мои слова не трудно проверить. Мужественного солдата, решившегося подать голос за Лахнера, зовут Теодором Гаусвальдом. Вашему величеству достаточно потребовать список судей и сверить его с подписями на приговоре. В списке имя Гаусвальда значится, среди подписавших приговор его имени нет. Гаусвальд и теперь еще сидит под арестом!
– Гренадер, неужели это правда? Может быть, ты введен кем-либо в заблуждение?
– Ваше величество, разве мы решились бы беспокоить вас, если бы не были уверены в том, о чем желали бы доложить вашему величеству?
– Расскажите мне все по порядку, что вы знаете о деле своего товарища.
Вестмайер выдвинул вперед Биндера, который рассказывал короче и складнее, чем он. Биндер прямо начал свой рассказ с черной кареты, со смелой попытки Лахнера и его исчезновения.
Этот рассказ заставил встрепенуться князя Кауница. В нем зашевелились подозрения, не сделался ли он, Кауниц, жертвой сложной интриги? Гренадеры рассказывают слово в слово то же самое, что говорил ему Лахнер. Что они не врут, за это можно было поручиться: разве рискнули бы они явиться к самой императрице с подобным вымыслом?
Большое впечатление произвело на него также то место рассказа, где Биндер передал слова Лахнера, сказанные последним как в гостинице, так и в камере после своего ареста. Эти слова, как помнит читатель, выражали твердую решимость лучше стать жертвой судебной ошибки, чем раскрыть то, что может повредить государственным интересам.
Вообще Биндер инстинктивно чувствовал, что князь Кауниц должен являться тем лицом, которое уполномочило Лахнера на маскарад. Он инстинктивно чувствовал, кроме того, что Кауниц за что-то обозлился на Лахнера, что в этой злобе, явно необоснованной, вызванной каким-то трагическим недоразумением, и заключается главная причина осуждения товарища. Поэтому-то он нарочно останавливался на таких деталях, которые доказывали честное отношение Лахнера к взятым на себя обязательствам и его возвышенный, благородный образ мыслей. Описание того, как трое смелых гренадеров явились к графине фон Пигницер и заставили ее признаться, вызвало улыбку у императрицы и ее всесильного министра. Но они ничего не сказали, видимо, заинтересованные рассказом. Закончив фактическую часть истории Лахнера, Биндер перешел к предъявленным гренадеру обвинениям:
– Его сиятельство, – сказал он, – изволили упомянуть, что на нашем товарище тяготеют такие обвинения, которых суд не касался. Ни сам Лахнер, ни мы не можем возражать против обвинений, которых мы не знаем, но с помощью добытых нами доказательств не трудно выяснить, что обвинение, предъявленное судом, необоснованно. Вот здесь, ваше величество, протокол показаний графини, засвидетельствованный властями, а здесь запечатанный печатями графини и бургомистра пакет с вещественными доказательствами. Соблаговолите, ваше величество, осмотреть целость печатей.
Императрица взяла пакет, осмотрела его и передала Кауницу. Тот тоже осмотрел печати и, вскрыв пакет, выложил заключавшееся в нем перед императрицей.
Тогда Биндер стал детально указывать на те пункты, которые послужили мотивом для обвинения, и на те данные протокола, которые подтверждали верность показаний Лахнера.
– Помилуйте его, ваше величество! – воскликнул он в заключение, падая на колени.
Товарищи последовали его примеру.
– Встаньте, гренадеры! – сказала императрица. – Здесь не может быть и речи о помиловании. Если ваш товарищ невиновен, то необходимо исправить роковую ошибку и отменить приговор!
– Ваше величество! – взволнованно обратился к ней Вестмайер. – Простите мне эту дерзость, но приговор должен быть приведен в исполнение завтра на заре!
– Я помню, – ответила Мария-Терезия. – Но вам не о чем беспокоиться. Я попрошу его величество вместе с князем Кауницем заняться сейчас же просмотром принесенных вами доказательств. При этом, – она строго и проницательно взглянула на Кауница, – его светлость даст мне сначала слово, что он приступит к расследованию и проверке без всякого предвзятого мнения и не будет основываться на тех таинственных «сторонах дела», о которых не было речи на суде. Вопрос должен быть исчерпан в пределах судебного следствия и обвинения! Ступайте, гренадеры, и да хранит вас Бог! Виновен или невиновен ваш товарищ, но я вижу, что вы сами вполне уверены в его невиновности. Даже если вы ошибаетесь, я от души благодарю вас за желание предупредить несчастие, которое нельзя было бы исправить потом всеми благами мира. Ступайте!
Гренадеры ушли.
Тогда Мария-Терезия обратилась к Кауницу со следующими словами:
– Князь, это дело мне не нравится! Над несчастным Лахнером была проделана судебная комедия. То, что сделали эти бравые ребята, должен был бы сделать военный следователь. Я не спрашиваю вас, почему дело приняло такой таинственный оборот: наверное, вы желали блага стране. Но это благо вами дурно понято. Ни один волосок не должен упасть с головы невиновного ради воображаемых благ. Ступайте к его величеству с этими бумагами и поспешите исправить сделанное зло. Да позаботьтесь также и о судьбе баронессы фон Витхан. Ее надо будет сейчас же выпустить из тюрьмы и пригласить на ближайший придворный вечер. Бедная! Как несправедлива была к ней судьба! Так ступайте, князь, и займитесь просмотром этих бумаг. Поторопитесь, время не терпит!
