Утром Иван проснулся позже всех. Его товарищей в доме не было, у изголовья, на деревянном табурете стояла кружка с чаем, плошка с вареньем и кусок лепешки. От крепко заваренного чая еще шел пар.
Он с удовольствием съел лепешку, макая ее в варенье, и выпил чай, в который была добавлена мята и еще какие-то душистые травы. Потом поднялся, надел красноармейскую форму и кунтуш и вышел во двор. Поздняя осень, уже вступившая в свои права, здесь, в хвойном лесу, обозначала себя лишь жухлой травой и высоким холодным небом с неясными разводами облаков. На душе было спокойно и немного печально…
Из дома хозяина хутора вышел улыбающийся поручик Зинин. Увидев Ивана, заулыбался еще шире:
– А, проснулся? Ступай на перевязку.
– Я?
– Ну, не я же, – усмехнулся Зинин и показал свою руку, перевязанную выше локтя белоснежными лоскутами. – Меня уже перевязали. Ступай! Тебя уже ждут, – кивнул он в сторону хозяйского дома. – Руки у нее… Мягкие, ласковые…
Подталкиваемый Зининым, Иван поднялся на ступеньки дома и нерешительно постучал в дверь.
– Входите, – послышался женский голос.
Он потоптался и толкнул дверь. Сеней, как таковых, что предваряют вход в дом, не оказалось. Была лишь прихожая, в конце которой стояла женщина лет тридцати пяти и улыбалась. Ее глаза буквально излучали свет. И сама она была будто из другого мира, где нет ни белых, ни красных, а есть только красота и любовь. Теперь было понятно, почему человек, назвавшийся Степаном Артемьевичем, не хотел ее показывать. Берег. Как берегут главное и зачастую единственное, что у тебя есть.
– Ну, проходите, что же вы, – приветливо кивнула женщина и спросила:
– Простите, как вас зовут?
– Иван.
– А ваше отчество?
Голенищев-Кутузов удивленно посмотрел на нее. Какое отчество? Зачем?
– Ладно, – понимающе улыбнулась она, – тогда я – Надежда. Скажите, как давно вас перевязывали?
– Да я уж и не помню, – глухо, не узнавая своего голоса, ответил Иван. – Кажется, дней пять назад.
– Ну хорошо. Вот, садитесь, – указала Надежда на стул со спинкой и бархатной обивкой, неизвестно как взявшийся на этом хуторе. – Вам придется немного потерпеть…
Она смочила марлевую перевязку на месте раны теплой водой из тазика и, немного подождав, стала развязывать марлю, сматывая ее в рулон. Когда дело дошло до последних слоев, стало больно. Но боль была тупая и какая-то далекая, так что терпеть ее не составляло труда. Затем она взяла металлическую коробку, похожую на коробочку для монпансье, и, открыв крышку, пояснила:
– Это мазь моего приготовления. Вашего товарища с раненой рукой я тоже обрабатывала этой мазью. Делала ее я сама из разных растений и трав, но вы не бойтесь, я ею мужа лечила, и он, как видите, здоров…
После обработки раны мазью Надежда плотно перевязала ее длинными лоскутами, от которых натурально пахло зимней свежестью.
Когда Иван вышел из дома, то увидел Степана Артемьевича и остальных офицеров, державших в руках плетеные корзинки, котомки и целые баулы, наполненные грибами: поздняя осень – самое время сбора грибов в Крыму.
За обработку грибов ротмистр посадил поручика Закревского и корнета Петровского. Конечно, главной была Надежда Павловна. Такое вот у нее оказалось отчество. И Закревский с Петровским с удовольствием приняли ее главенство.
Обедали грибным супом. После чего разбрелись кто куда…
Четыре дня прожили офицеры на хуторе, что показалось им лучше всякого курорта. Иван окреп, рана почти не беспокоила, и он часто ходил в лес, раздумывая о своей дальнейшей судьбе.
Что, оставить все как есть? И попросту жить дальше? Как живет дерево или трава. А как же родина? Как близкие и родные? Продолжать бороться? Ведь наверняка существуют люди, не смирившиеся с победой большевиков. И их много. А раз много, значит, есть и организации, объединяющие этих людей. Скорее всего, они в Петрограде. К тому же повидать матушку, сестру и братьев было бы не худо…
– Ну что, господа, пора и честь знать, – заявил после ужина в конце четвертого дня пребывания на хуторе ротмистр Наливайко. – Да и лишние мы здесь, – добавил он, имея в виду хозяев. – У кого какие мысли по поводу наших дальнейших действий?
– Надо уходить за кордон. Там наших много. И наверняка не мы одни такие, что не успели уехать…
– А я за кордон не хочу, – сказал ротмистр Колтаков. – Здесь моя родина. В здешней земле мои матушка с батюшкой лежат. И я тоже хочу в родную землю лечь…
– Я тоже за кордон не пойду, – поддержал его Иван. – В Питер буду пробираться, к своим.
– Вам, штаб-ротмистр, еще рану надо залечить, – возразил ротмистр Наливайко. – Надеюсь, Степан Артемьевич не будет против, если вы погостите на хуторе еще с недельку.
– Нет, я с вами пойду, – решительно произнес Голенищев-Кутузов и, резко поднявшись, скривился от боли.
– Вот видите, – качнул головой Наливайко. – Не пойдете. Это приказ…
– А я попробую пробраться на Дальний Восток к атаману Семенову, – подал голос поручик Зинин. – Чтобы продолжать бить их…
– А может, организуем свой партизанский отряд? – предложил поручик Доливо-Добровольский. – Как генерал-лейтенант Фостиков на Кубани или полковники Гиреев на Тереке и Дастуров под Новороссийском?
– А что, весьма дельная идея, – одобрительно проговорил Наливайко. – Но всякий решает сам. Думаем вечер и ночь. Завтра утром снимаемся и покидаем хутор.
Утром за неспешными разговорами прошел прощальный завтрак.
– Сами найдете дорогу или вас проводить? – предложил офицерам Степан Артемьевич.
– Не беспокойтесь, найдем, – заверил его ротмистр Наливайко. – Вы не будете против, если наш товарищ еще немного у вас побудет? Пока его рана не заживет.
– Мы не только не будем против, но и настоятельно это рекомендуем, – ответила за мужа Надежда. – Вашему товарищу как минимум нужны еще две перевязки.
– Спаси вас Бог! – поблагодарил хозяев гостеприимного хутора ротмистр Наливайко. – Ну… Как говорится, не поминайте лихом.
Каждый из офицеров отдельно попрощались с хозяином и хозяйкой и, прихватив собранные для них на дорогу припасы, двинулись из хутора в обратный путь.
Иван проводил их до самых вырубок.
– Ну, все, штаб-ротмистр, ступайте назад. Удачи вам и скорейшего выздоровления. Может, не доведется больше свидеться… – попрощался с ним Наливайко.
– А может, и доведется, – протянул Ивану руку поручик Зинин и добавил: – Пути Господни неисповедимы.
– Прощайте, Иван Викторович, – кивнули ему остальные офицеры и вскоре скрылись за зарослями орешника.
Иван еще немного постоял, глядя им вслед, потом вздохнул и отправился на хутор.
