Начали бастовать рабочие трамвайного депо. Все тысяча тридцать семь человек. Вслед за ними прекратили работу около четырех тысяч рабочих Балтийского судостроительного завода. Их поддержали рабочие Кабельного и Гвоздильного заводов, Арсенал, Первая Государственная Табачная, Ниточная и Невская бумагопрядильные фабрики.
Бунтовала чуть ли не вся Россия. Крестьянские восстания в Тамбове и Сибири принимали массовый характер. Борис Савинков брал в Белоруссии один город за другим, а армия батьки Махно беспрепятственно господствовала от Бессарабии до Донбасса.
Лучшего момента для общероссийского восстания и свержения ненавистной власти большевиков не придумать. И Кронштадт решил поддержать волнения в Петрограде, выступив раньше намеченного срока. Что было большой ошибкой…
К началу весны, несмотря на ввод в городе военного положения, бастовал уже весь Петроград. Улицы были засыпаны листовками с призывом к восстанию. Их днем и ночью печатал Николай Гумилев: ленты для печатной машинки, которые в Петрограде являлись страшным дефицитом, и деньги на приобретение бумаги привез ему из Финляндии Нижегородцев-Шведов.
Петроградская Губчека только за одну неделю арестовала до тысячи человек. Тюрьмы и арестные дома переполнены. Массовые аресты привели к тому, что к уже имеющимся требованиям и лозунгам добавился еще один: «Распустить ЧК!»
Силами 7-й армии под командованием Тухачевского мятеж в Кронштадте был подавлен. Кто выжил – ушли в Финляндию.
В Петрограде появился хлеб, который выдавался не только по карточкам, но и поступал в продажу в те несколько магазинов, что еще работали. Рабочие успокоились, забастовки прекратились, к тому же введенное чрезвычайное положение в городе и репрессивные меры чекистов по отношению к бастующим отнюдь не способствовали желанию у рабочих бузить и митинговать. У «Петроградской боевой организации» иного выбора не оставалось, как скрупулезно и неспешно подготавливать новое восстание.
Главные курьеры организации Голубь и Нижегородцев продолжали свои рейды в Финляндию и теперь, кроме писем и денег, приводили в Петроград боевиков, набираемых из числа выживших и желавших продолжать борьбу кронштадтских матросов. Этим кронштадтцам терять было уже нечего, поэтому руководители «Петроградской боевой организации» намеревались использовать их как военный отряд для диверсий, террора и громких общественных акций.
Организация постепенно набирала обороты. Динамита в ее тайных схронах было столько, что можно было одним махом разнести по кирпичику всю Петропавловскую крепость.
Еще в апреле на одном из совещаний отдела было решено покончить с ненавистным диктатором Петрограда Григорием Зиновьевым, председателем Петросовета. Жил он на втором этаже в пятикомнатном номере отеля «Астория», который назывался теперь «Первый дом Петроградского Совета». Было решено взорвать Зиновьева в его номере, для чего в число служащих отеля внедрился законспирированный боевик. Также руководство военного отдела продумывало план нападения боевиков на поезд наркома Льва Красина и снеслось с Борисом Савинковым, планирующим в конце августа двадцать первого года покушение на Ленина и Троцкого, что должно было стать сигналом к общему восстанию в Петербурге.
Но… не случилось. Чекисты вышли на главу отряда боевиков, и тот стал давать показания. После чего начались массовые аресты.
В самом конце мая был арестован Таганцев. При обыске в его квартире было обнаружено большое количество денег. На вопрос о происхождении этих денежных сумм Владимир Николаевич ничего не отвечал, равно как и о «Петроградской боевой организации». Профессор молчал полмесяца. Потом его сломали, и он стал давать показания. Взяли всех, кто был причастен к организации. Пришли и за Иваном.
– Гражданин Голенищев-Кутузов, немедленно откройте!
Приход чекистов неожиданностью для него не был. Еще в первые дни переезда в эту квартиру на Лиговке Иван оборудовал для своих документов славный тайничок. И не под половицей скрипучей или под шкафом, а прямо в стене под окном. Заметил, что в полусажени от пола кирпич один едва держится. Вынул его, стесал малость боковину, чтобы стал поуже, завернул в тряпицу немного денег и документы на имя великолукского мещанина Петра Степановича Голованова и сунул все это в дыру, а кирпичик тесаный на место поставил. Трещинки известкой промазал, чтобы в глаза не бросались.
Чекисты тщательно обыскали квартиру, но так ничего не нашли. За самим же Иваном следили остро, держа «наганы» взведенными, тут не сбежишь, а если попытаешься, так враз пулю схлопочешь.
Привезли Ивана в ДПЗ на Шпалерной. Посадили в одиночку, держали на одной воде.
На третий день повезли на Гороховую. И пошли допросы…
– Расскажите о вашем участии в «Петроградской боевой организации». Учтите, нам многое известно и об этой организации, и о ее участниках, и о вас в том числе… Мы просто хотим удостовериться, будете вы говорить правду или нет.
– Я вообще ничего не буду говорить. Никакой организации я не знаю и тем более не состою в ней, так что все ваши усилия напрасны.
– Значит, вы не хотите помочь брату и сестре? Что ж, мне тогда жаль их.
– Ничего тебе не жаль, – сквозь зубы процедил Иван, глядя в белесые глаза следователя. – Это мне жаль, что ты, сука, не попался мне где-нибудь под Новороссийском или в кубанской степи…
На следующих допросах Иван все отрицал, виновным себя не признал и от дальнейших показаний отказался. После чего его не трогали вплоть до дня расстрела…
Следствие было коротким. К расстрелу приговорили шестьдесят одного человека, потом еще тридцать семь. В расстрельных списках значились сам Таганцев с супругой, группа профессоров и инженеров, бывшие дворяне и офицеры, матросы-кронштадтцы, домохозяйки, сестры милосердия и просто знакомые Таганцева. Женщин в списках числилось шестнадцать человек. Две из них были беременными…
О раскрытии заговора Таганцева писали газеты «Известия ВЦИК» и «Петроградская правда». А 24 августа коллегия Петроградской Губчека вынесла постановление о расстреле. Ни прокуроров, ни адвокатов, отсутствовало какое-либо правосудие.
Исполнять постановление принялись немедля. Ночью всех приговоренных к расстрелу вывели из дома предварительного заключения, повезли на Гороховую в Губчека и завели во двор. Там стояли крытые брезентом грузовики. Арестантов сковали по двое в наручники и посадили на грузовики. Одного из них сковывать было не с кем. Это был Николай Гумилев. Держался он спокойно, правда, много курил. Увидев Ивана, кивнул. Также кивнул Юрию, прикованному к какому-то матросу, беспрестанно сплевывающему и матерящемуся. Ольга была в паре с крестьянкой лет шестидесяти, которую обвинили в «предоставлении квартиры финским и американским шпионам». А она, похоже, всего-то хотела подзаработать малость деньжат…
Грузовики двинулись в направлении вокзала Ириновской узкоколейки, что находился против Смольного на противоположном берегу Невы. Проехали станцию Бернгардовка, потом повернули в сторону Ковалевского леса, где находился Ржевский пороховой полигон. Там всех выгрузили и, сняв оковы, завели в здание порохового погреба.
