Белобрысый дядька-белорус или какая-нибудь перепуганная баба разводили руками:
– А хто жа иха знае? Издаля не разумяешь, одяты шо те, шо ети, а яко рака тече – стилько войска с воеводами… Та бляско не ходять…
– Ну а по речи-то не поймешь, что ль? Балакають-то понятно али по-басурмански?
– А хто жа иха знае…
– Тьфу, дур-ра! – сердился казак, уползая не солоно хлебавши. – Толку от вас, чертей, ни на грош… Рака тече…
Наконец чуть не натолкнулись на зашуршавший в кустах пикет. Там егеря приготовились, как видно, стрелять.
– Стой, не пуляй по своим, мать твою! – предупредительно гаркнул казачий урядник. – Вы с корпуса Дохтурова будете, ай нет?
– Оне самые, дохтуровские. А вы кто?
– А мы от самого главнокомандованья посланы вас искать, тетери хреновы. С его благородием капитаном Сеславиным.
– Ведите, братцы, к генералу, – выезжая вперед, сказал Сеславин. – Дело срочное. Кругом французы, вам уходить надо.
– Сей момент, вашь-бродь, пошли к его превосходительству.
Так был извещен генерал Дохтуров. Сеславин показал генералу карту. Дохтуров обеспокоился: французы едва не отрезали его корпус от русской отступающей армии. Через двое суток догнали основные силы, ведомые Барклаем де Толли.
Отступление продолжалось. Несколько дождливых дней сменились жарой. От многолюдных войсковых колонн пыль поднималась в полнеба. Жара стояла такая, что некоторые солдаты пили воду из грязных луж. Сеславин однажды указал на это главнокомандующему.
– Как бы не начались брюшные болезни, – огорчился Барклай. – Надо рассылать специальных людей на поиски колодцев или ручьев. Постарайтесь это как-нибудь сделать, капитан.
И Сеславин старался по возможности организовать солдат, умевших лучше других разыскивать воду. Днем и ночью, загоняя лошадей, развозили срочные приказы и диспозиции, выполняя различные поручения Барклая-де-Толли. Следовало следить за порядком войск на больших переходах; адъютантов отправляли к ведущему бой арьергарду, чтобы главнокомандующий знал все подробности происходящего. Лучших своих адъютантов главнокомандующий использовал чаще других. Отдых был короток, и снова в путь с очередным заданием.
Несмотря на то что он похудел и устал, Сеславин был доволен тем, что постоянно находится в самом центре событий и военных сведений. Сам Барклай-де-Толли подавал пример адъютантам, работая постоянно, без отдыха, днем и ночью.
Однажды утром при селе Кочергишки на берегу Десны русский арьергард генерала Корфа был атакован кавалерией Мюрата. Французы подобрались по широкой лощине, скопились там и неожиданно вынеслись, помчавшись карьером на наши отходившие пехотные части. Впереди скакали драгуны, сияя на солнце кирасами и размахивая палашами. За несколько сотен шагов за ними, развевая свой знаменитый плюмаж на бархатной шапке и расшитый золотом плащ, летел, сверкая кривой мавританской саблей, окруженный свитой Мюрат. За ним, изгибаясь подковой, скакали с обнаженными саблями уланы и гусары – они надеялись сбить строй русской пехоты, затеснить ее в беспорядочный котел и устроить кровавую рубку.
Но русская пехота быстро развернулась, перестроилась и встретила мчавшихся на них лавину всадников прицельной ружейной стрельбой. Тут же сеславинские орудия, расположившись за несколько минут с правого фланга, дали мощный залп картечью. Перед глазами Сеславина точно выросли великаны: лошади в первом ряду французских кавалеристов встали на дыбы, а затем рухнули на землю, давя своих всадников. Был дан и второй залп.
– Пали! – кричал капитан Сеславин, удерживая своего черкесского жеребца, на котором сидел.
Затем выхватил саблю и, увлекая за собой подоспевших русских кавалеристов, помчался на французов, остановленных пушечной и ружейной стрельбой. Началась бешеная рубка горячего и беспощадного кавалерийского сражения. Сеславин, яростно сверкая саблей, проявил смелость и завидное искусство сабельного боя. Арьергард Мюрата был смят и, неся значительные потери, беспорядочно отступил, затем повернулся и ударился в бегство, несмотря на ругань и оскорбления своего «неаполитанского короля», который никак не мог поверить, что проиграл этот бой. Французов не преследовали.
К вечеру войска 1-й Западной армии вступили в укрепленный лагерь при Дриссе, о котором ранее было много разговоров как о необычайно важном фортификационном сооружении прусского генерала Фуля, убедившего в его важности императора Александра. Теперь стало понятно, что лагерь никуда не годен. В нем не стали задерживаться. Армия Барклая, пройдя ночью брошенный жителями Полоцк, направилась к Витебску, где надеялась соединиться со 2-й Западной армией Багратиона.
По поводу бесполезности Дрисского лагеря Барклай-де-Толли послал депешу Александру I.
«Я не понимаю, что мы будем делать с целой нашей армией в Дрисском укреплении… – писал Барклай. – Мы потеряли врага из виду. Сегодня прибыл гонец от Багратиона, который свернул со своей армией на Бобруйск, ибо Даву уже занял Минск».
Сеславин ехал верхом перед вверенным ему непосредственно дивизионом конных артиллеристов. Солдаты угрюмо переговаривались.
Рыжий, давно небритый, с перевязанной рукой, канонир Гужко сказал своему соседу, плечистому сержанту Уткину:
– Да, уступаем и нету тому конца… А он, хранцуз-то, прёть и прёть, шоб ему холеру у хайло…
– Видать, у него много силы, проклятого, – приглушенно отозвался Уткин и сплюнул ожесточенно. – Смотри, сколько даром ему отдали, только огрызаемся, кабыть кобели на ямщиков кнут. Вот и энтот город ему же достанется.
– Еще поглядим, – вмешался другой канонир, чернявый, бровастый Гладков. – Может, нарочно его так далёко заводят, а?
– Нарочно али нет, да какое-то это отступление небывалое. Слыханное ли дело, чтобы без настоящей драки уходить так далеко и отдавать всё даром!
– Толкуй еще тут, – прервал разговор старый унтер-офицер. – Начальство-то лучше знает. А то, видно, тебя не спросили, что далее уходим… Ишь, смекалистый…
Среди солдат послышался смех. Сеславин усмехнулся про себя простодушию, но и справедливости простых бойцов. Однако подумал, что это мнение становится и мнением офицерства. Всё русское воинство, не боясь потерять жизнь в жестоком сражении, томится в ожидании решающей битвы. Сеславин же, понимая давно продуманные планы Барклая-де-Толли, был на его стороне.
Через несколько дней армия пришла в Витебск. Солдаты повеселели. У местных торговок и своих маркитантов спрашивали про хмельное. Будто к празднику, готовились к будущему кровопролитному сражению. Заигрывали с местными горожанками, не упуская случая полюбезничать, а то и обнять приглянувшуюся белокурую витебскую бабенку или черноглазую цыганочку из предместья.
И солдаты, и офицеры горели нетерпением удостоверить французов, что мы уходим непобежденными. Каждый понимал опасность, нависшую над родной землей. Никто не задумывался о собственной жизни, но каждый желал погибнуть или потопить в крови врагов унижение, нанесенное русскому войску этой бесконечной ретирадой. Так рассуждало всё русское войско, постепенно охваченное небывалым чувством самоотверженности и патриотизма.
