– Русский обратил внимание на сомнительность вашей игры, – вмешался один из иностранцев, плотный, краснощекий, белобрысый, как оказалось, – швед. Он обращался к разъяренному Монти. – И вы, господин бывший наполеоновский майор, позволили себе обозвать дворянина площадным словом. Сатисфакция неизбежна.
– Можно пойти в сад, за монастырь бенедиктинцев, – предложил рыжеволосый итальянец. – Это близко и в то же время там обычно пустынно.
Каждый из дуэлянтов выбрал пистолет, который сам пожелал. Сеславин послал гостиничного слугу в свой номер – принести кожаный баул с его пристрелянными боевыми пистолетами.
Трое итальянцев отказались присутствовать при поединке, мотивируя свое нежелание давними неурядицами соперников, в которых фигурирует имя женщины. Поэтому бескорыстие русского не убедительно. Это высказали, видимо, знакомые Монти.
За монастырь бенедиктинцев пошли соперники с секундантами, швед, рыжий итальянец и еще один из игроков, очень кстати оказавшийся доктором. Когда пришли на место, уже вечерело.
Рыжий итальянец (его звали синьор Барелли) поставил на тропинке отметины, сломав пару веток. Отсчитал двадцать шагов. Лорд Байрон и синьор Риккардо осмотрели и зарядили пистолеты. Развели по местам дуэлянтов, вручили им оружие и отошли в сторону.
– Я скомандую, – предложил швед. – Я ведь тоже бывший военный, только моряк. Командир канонеров на королевском фрегате.
Сеславин и Монти посмотрели друг на друга. Монти заметно нервничал, это было заметно по выражению его лица, которое постоянно менялось.
«Ну, закончил лечить раны, гусарский генерал… А сейчас, ваше превосходительство, можете получить еще одну. Или… оставшись невредимым при Бородине и Лейпциге, отправитесь к своим предкам», – иронически-беспечно думал о себе Александр Никитич. – Что ж, давай, целься».
– Приготовились, – скомандовал швед, морской артиллерист. – Можете сходиться или стоять на месте. – Он хлопнул в ладоши: – Начинайте.
Почти в ту же секунду раздалось два выстрела. Монти упал. Сеславин продолжал стоять, однако с кончика его левого уха капала кровь.
«Задел все-таки, сукин сын», – подумал Александр Никитич, прихватив ухо платком и направляясь к Монти. Риккардо, Байрон и доктор уже наклонились над ним. Сильвио Монти был жив. Он корчился от боли, потому что пуля Сеславина попала ему в ляжку.
– Надо срочно в больницу, на перевязку, – торопливо говорил доктор. – Слава Святой Деве, обошлось без убийства. А эта рана заживет через месяц. – Доктор и Риккардо помогли Монти подняться. Он обхватил их за шеи и морщился, прыгая на одной ноге. Синьор Барелли побежал за извозчиком.
– Пойдемте в гостиницу? – спросил Сеславина англичанин. – Я уезжаю завтра в Грецию и хотел предложить вам сопутствовать мне. Личность русского воина, прошедшего до Парижа… из Москвы?.. меня привлекает. Кстати, если бы пуля Монти прошла хоть на дюйм правее, вы были бы убиты. – Сеславин кивнул, давая понять, что знает об этом.
– Отчего вы его пощадили? – спросил Байрон.
– Сначала я дрался с французами от границы России до Москвы, а затем – от Москвы до французской столицы, – не отвечая на последний вопрос, сказал Сеславин. – А вы где были ранены?
– Моя хромота врожденная. Чрезвычайно интересно то, что вы сообщили о себе. Я составил бы целый том вопросов. Так что же? – настаивал Байрон. – Едете в Грецию?
– Сожалею, но в мои планы входит как раз противоположное направление. Я намерен побывать у вас на родине, в Англии.
– Тогда добрый путь. К моему огорчению, мы не будем вместе способствовать освобождению Греции от ига османов.
– С османами я тоже неплохо знаком. Участвовал во взятии турецких крепостей на Дунае, – сказал англичанину Сеславин.
Байрон пошел к гостинице, переговариваясь со шведом.
Уложив пистолеты в баул, Сеславин последовал за ними. Что-то в этом британце было необычное, не говоря о поразительной красоте. Сеславин не догадывался, что перед ним великий английский поэт, властитель умов романтической молодежи Европы и России.
Весной 1819 года, наняв в Ливорно небольшое каботажное судно, Сеславин отправился морем во Францию. Когда проплывали мимо острова Эльбы – места первого заключения Наполеона, откуда он бежал, чтобы на короткий срок снова стать властелином, – вспомнился хмурый, дождливый осенний день, запруженная французскими колоннами Боровская дорога, среди них коляски маршалов, одинокая карета и у окна – непроницаемое, желтовато-бледное лицо человека в сером сюртуке и черной, низко надвинутой треуголке…
Во время шторма, разразившегося неожиданно по пути в Марсель, жизнь Сеславина снова подверглась опасности, но и на этот раз все обошлось благополучно. Остановившись на несколько месяцев в шумном, пестром Марселе, с бухтой, переполненной торговыми судами (в частности, из африканских, ост и вест-индийских колоний Франции), он продолжал лечиться на местных целебных водах и приступил к описанию всего того, что он увидел и узнал за время путешествия.
Долгое пребывание вдали от России вызывало в Сеславине хандру и тоску по родине. Но особенно тяготило его вынужденное бездействие. Неугомонная и смелая натура, за годы военных тревог свыкшаяся с жизнью, полной опасностей, привычная к сильным ощущениям и неожиданным происшествиям, требовала деятельности, причем деятельности полезной отечеству.
Сеславин пишет начальнику Главного штаба князю Волконскому. Просит поручить ему должность, достойную службы Его Величеству. Но, вопреки всем надеждам, ответа не последовало.
Душевный покой Сеславина был нарушен, самолюбие (чрезвычайно развившееся за годы Отечественной войны) жестоко уязвлено. Он начинает думать, что им, заслуженным генералом, пренебрегают. Он шлет письма – еще и еще. Снова Волконскому, затем генерал-адъютанту Толстому, наконец, лично государю. Но напрасно он ждал ответов на эти письма. Их не было.
Обычно жизнерадостный, стойкий ко всяким трудностям Сеславин с тех пор все чаще становится мрачным и раздражительным. Он не может объяснить подобное отношение к себе.
В начале 1820 года Сеславин отправился в Англию. Там он предполагал, продолжая лечение на водах в Бате, начать писать воспоминания о своих военных действиях в 1812–1814 годах. Судно, плывшее в Англию, попало в сильнейший ночной шторм. Концы флагов щелкали под порывами ветра, как тысячи бичей, морские канаты гудели, как натянутые струны.
Сеславин вышел на палубу. Сечет крупный сплошной дождь. Небо прочеркивают ослепительные молнии. Без перерыва воет и свистит ветер. Волны наваливаются на палубу, смывая всё находящееся на ней. И тут Александра Никитича постигло весьма значительное бедствие. Привязанная к палубе каляска Сеславина, в которой находилось почти все его имущество и, особенно лелеемые им, путевые записи разведчика, отвязалась от веревочных креплений, перевернулась через борт и исчезла в морской пучине.
Некоторое время Сеславин был почти в отчаянии. Да что поделаешь!.. Расстроенный, хмурый, но смирившийся в душе с неудачами, как и с безответностью его обращений к приближенным императора Александра и самому царю, он приплыл в Лондон.
