Этим был обязан Алексей чародейке Иоанне!
На пути, где они остановились на три дня, явилось новое чудо и тоже благодаря той же графине. Их догнал курьер из Версаля и передал капралу Норичу патент на чин лейтенанта мушкетеров королевы. Алексей был поражен, но и тронут до глубины души. Иоанна объяснила ему, что патент должен был быть ему передан еще при отъезде из Парижа, но что Людовик XVI вследствие какого-то непонятного упрямства долго противился принятию чужеземца в конвой королевы.
– Ну, теперь нет сомнения, – воскликнул Калиостро, – что monsieur le mousquetaire de la reine
[13] отвоюет в России свои права и вернется в Париж mousquetaire comte Zaroubowky!..
[14]
XIV
Весеннее солнце ярко сияло, озаряя теплыми лучами большой город, покрытый слоем желто-серого тающего снега; только посередине этого города расстилалась равнина, ярко-белая, серебристая, кое-где отливавшая алмазами в солнечных лучах. Эта равнина ожидала со дня на день момента, чтобы всколыхнуться, ожить, как бы вздохнуть и двинуться, зашуметь и забушевать, поднимая хрустальные глыбы льда и неудержимым потоком унося их в море. И тогда эта белая равнина превратится в широкую, как озеро, реку, омывающую берега северной столицы.
Этот город, созданный на болотах, которому нет еще пока и одного столетия, уже отражается в волнах широкой реки красивыми затейливыми зданиями, дворцами, башнями. В нем среди густого разнохарактерного населения из туземцев, чужеземцев и инородцев уже пестреют и блестят мундиры многочисленного придворного круга и многих гвардейских полков. Город этот меньше Парижа, но чище. Здесь раздольнее, здесь больше простора! На солнечной стороне пологого берега реки, еще не закованной в гранит, кое-где пробивается весенняя зелень под стекающей ручейками водой.
У одного из домов на этой набережной, принадлежащего не сановнику, а голландцу-банкиру, особое движение. Дом этот всю зиму был пуст и отдавался внаймы. И вот теперь в него переезжает из гостиницы и устраивается именитый иностранец. Перед домом стоят телеги с имуществом, которое перевозится на устраиваемую квартиру.
Иностранца, который нанял этот дом, никто во всей столице не знал. Он приехал за несколько дней перед тем.
В сумерки сани и дровни опустели, имущество было внесено в дом. Пожилой иностранец, нечто вроде главного камердинера или дворецкого, распоряжался в доме с несколькими мужиками и солдатами. Распределяя вещи по горницам, переставляя разную мебель или таская огромные сундуки, иностранец объяснялся с этим народом не столько словесно, сколько мимикой и постоянно на итальянском языке посылал к черту и их, и их страну, и их дурацкий язык, на котором он не мог понять ни слова.
– Синьор конте и синьора контесса к вечеру переедут из гостиницы! – восклицал он на своем языке. – А здесь еще ничего не готово!
Слова эти относились к молоденькому шестнадцатилетнему юноше, который шустро говорил по-итальянски и довольно изрядно по-русски.
Несмотря на его юность и его очень заметную глуповатость, он все-таки был здесь важным лицом. Без него ничего бы не устроилось. Понимая, что говорит пожилой дворецкий, он мог все-таки распорядиться рабочими на понятном для них русском языке. Он и был нанят как переводчик.
– Успокойтесь, синьор Джеральди! – постоянно восклицал он. – Все успеем сделать!
Но Джеральди видел ясно, что до вечера они не успеют устроить хотя бы одну комнату для синьоры контессы. Иногда Джеральди, вспомнив что-нибудь, бросался к какому-либо из бородатых помощников, к костромичу или тверитянину, и вдруг, сыпля словами, начинал умолять что-нибудь скорее сделать. Но костромич глядел на дворецкого разинув рот и прислушиваясь к его словам как к какому-нибудь чириканью диковинной лесной птахи. Джеральди тащил, толкал, науськивал костромича, очень толково объясняя что-то, но тот не двигаясь, как истукан, много, много если произносил:
– Ты, барин, то исть насчет чего же?
Джеральди хлопал себя ладонью по голове, иногда брался за волосы и восклицал отчаянно:
– Oh, que bestia!
[15]
Это слово на языке итальянца было не очень обидным, но костромич понимал его по-русски и заверял жалобно, что он ни в чем не смошенничал.
Разумеется, в этот вечер переезжать в холодный, промерзший за зиму дом оказалось невозможным. И только наутро явились новые хозяева – граф Феникс с супругой.
Войдя в новую квартиру, граф прежде всего осведомился о пяти больших ящиках одинакового формата, которые ехали с ним через всю Европу. В этих ящиках было не платье и не вещи путешественника, а пучки засушенных трав, банки с жидкостями и порошки в коробочках. Джеральди, конечно, знал, что для барина, медика и мага, эти ящики дороже всего в мире, и потому осторожно, при помощи «бестий», поставил их в угольной комнате и запер ее на ключ.
Целый день осматривался в доме граф Феникс и соображал, как устроиться здесь, какую комнату взять для своего кабинета. Графиня, напротив, не ходила по дому, а сидела больше около окна и грустным взором смотрела на широкую равнину. Лицо ее было тоскливо. Она думала о том, как далеко занесла наконец ее судьба – в страну, где всякие чудеса бывают. Вот говорят, например, что эта равнина перед домом не поляна и не земля. Говорят, что будто бы это толстый слой льда и будто бы через каких-нибудь две-три недели вся эта равнина, по которой идут и едут, на которой, казалось бы, можно построить несколько сотен домов и провести несколько улиц, – что все это широкая, величавая река, по которой через три недели поплывут корабли.
Графиня, оглядывая эту равнину, отчасти сомневалась. Может быть, вон там есть речка, где желтая полоска, где теперь едут вереницы каких-то низеньких, сереньких санок на маленьких лошадях. Может быть, там будет течь речка, но чтобы все это пространство всколыхнулось и стало большим озером или широкой, бушующей рекой – этому графиня не верила.
В первый же день, приведя немножко в порядок некоторые горницы, распаковав два ящика, где оказались разные связки трав, банки с жидкостями, бесконечное число баночек и пузырьков, граф Феникс, заперев угловую комнату на ключ, приказал жене присматривать, чтобы кто-нибудь не проник в эту горницу при помощи другого ключа. Затем он велел закладывать свой наемный экипаж и выехал из дому.
– Луиджи, – крикнул он юному итальянцу, – хоть я вас не нанимал для лакейских должностей, но на этот раз прошу вас стать на запятки, чтобы доставить меня к графине Валуа.
Юноша с удовольствием оделся, и, когда граф поместился в небольшую каретку, запряженную, однако, цугом, четверней, как подобало всякому дворянину, Луиджи стал сзади, рядом с другим гайдуком, из русских, вновь нанятым.
Миновав весь Невский проспект с оголенными еще по обеим сторонам высокими деревьями, карета завернула на менее широкую улицу. Здесь сеть стволов и голых ветвей была еще гуще; за ними направо и налево виднелись заборы; за заборами – серая паутина кустов, а за ними – небольшие домики.
