Вместе с тем, благодаря счастливой случайности, первые опыты практики Феникса в столице были поразительно удачны, и о них поневоле заговорил весь город.
После излечения или, вернее, изумительного исцеления княгини Голицыной, после такого же невероятно искусного исцеления молодого кавалергарда Толстого, упавшего с лошади и разбившегося во время парада, слава медика-графа распространилась по городу, как наводнение, как вода, проникающая не только во все отверстия, но даже и во всякую щель.
С утра перед домом графа Феникса стояли десятки, иногда и сотни простонародья, приводившие своих больных и увечных. Одновременно с ними стояли ряды экипажей людей богатых и зажиточных, являвшихся тоже за советом или за помощью или с благодарностью за излечение.
Главное, что поражало петербуржцев и заставляло славить итальянского доктора-графа, было то удивительное обстоятельство, что за свои излечения он ни с кого не брал ни гроша. Так думал и говорил весь народ; в действительности граф Феникс брал деньги, но только в тех случаях, когда очень богатые сановники и бояре привозили ему не менее двух-трех сотен червонцев. Суммы меньшие он не брал, объясняя, что он вообще денег за леченье не берет.
– Да и зачем мне брать деньги, – все-таки прибавлял Калиостро, – когда я, при помощи огня, углей и воды, при нескольких сакраментальных словах, могу сделать столько слитков золота, сколько захочу.
Но если весь город верил в чудодейственного врача, то в алхимика поверил только один человек, известный и всеми почитаемый статс-секретарь государыни Елагин. Любя всякую таинственность и чертовщину, а с другой стороны, любя и презренный металл, он уверовал и в алхимика Феникса всем сердцем.
Елагин, человек добрый, простодушный, недалекий, стал сразу обожать Калиостро, и не зря, недаром. Однажды маг привез к нему в дом большую склянку розоватой воды, небольшую шкатулку с углем и у него же в кабинете, в его печке, при каком-то синеватом освещении во всей комнате, в фантастическом наряде, приступил к священнодействию. При громком произнесении заклятий, от которых у доброго Елагина душа в пятки ушла, таинственный человек этот обратил эти угли в два больших слитка чистейшего червонного золота и подарил их Елагину.
Сановник, любимец императрицы, стеснялся принять такого рода подарок, но Калиостро смеялся в ответ, уверяя своего русского друга, что для него золото то же, что простой мусор, валяющийся по улицам.
– Я даю вам то, что для меня не имеет никакой цены, – сказал граф Феникс. – А если вы хотите отблагодарить меня, то вы имеете на это данные. Выхлопочите мне аудиенцию у русской монархини.
Разумеется, Елагин, объехав весь Петербург со своими слитками золота, добытыми в его же печке, многих из знакомых изумил своим рассказом, но многих и вдоволь потешил.
Явившись со шкатулкой и с таким же рассказом к государыне, Елагин доставил императрице целый час такого удовольствия, такого веселого смеха, после которого трудно уже было и заикнуться о просьбе итальянского графа быть представленным императрице.
Государыня, разглядывая слитки золота, расспрашивала, как волшебник лазал в печку, как вызывал нечистую силу, освещенный как бы северным сиянием, и хохотала до слез.
Елагин вышел из кабинета царицы, не решившись и заикнуться о желании этого мага быть представленным Екатерине.
Граф сильно приуныл. Тайно, в глубине души, он оправдывал императрицу и теперь более чем когда-либо поверил, что репутация на всю Европу ее высокого ума не подлежит сомнению. Однако настойчивый сицилианец все-таки не отчаивался. Была в Петербурге еще одна личность, могущественнее Елагина, на которую граф мог рассчитывать.
Вскоре после своего приезда Калиостро дал приказание Лоренце пустить в ход все свое женское искусство красавицы и кокетки по отношению к властному русскому боярину Потемкину. И теперь Лоренца, если и видалась с Потемкиным гораздо реже, чем Иоанна с Самойловым, тем не менее была с ним в постоянных сношениях.
Потемкин заплатил дань красавице. Он тем легче был очарован Лоренцей, что она, по примеру своего мужа и даже по его строжайшему приказанию, ни разу не взяла от Потемкина не только денег, но не приняла даже ни единого подарка. Даже простой браслет в сотню червонцев ценой и тот Лоренца отказалась взять. А вместе с тем она удивляла Потемкина теми бриллиантами, которые носила. Она не привезла Потемкину в подарок слитков золота, подобно своему мужу, но потребовала, чтобы он принял от нее в подарок великолепный перстень с замечательным многоценным сапфиром. Передавая этот перстень жене, Калиостро шутя прибавил:
– А уплату за него, милая Лоренца, мы все-таки получим… Да и за все заставим заплатить. Но уже после, при отъезде…
XIX
Наконец дела Алексея пошли на лад, но только совсем не так, как он думал и ожидал. Ладилось то именно, на что наименее было надежды, и не клеилось то, что было заранее поставлено главной целью его прибытия в Россию.
Побывав наконец с разрешения графини Зарубовской у старика деда, Алексей был поражен тем, что увидел. Он нашел действительно не хворого и хилого человека преклонных лет, но просто едва живую развалину. Он пришел к убеждению, что совершенно одряхлевший и выживший из ума старик, даже отчасти изменившийся нравом, робкий и боязливый, трепещущий перед своей молодой женой, как малый ребенок, теперь уж не способен действовать в каком-либо деле, соглашаться или противиться. Он был именно, по меткому русскому выражению дворецкого, живой мертвец.
Рассчитывать на перемену образа мыслей, на согласие и помощь самой Софьи Осиповны было, конечно, бессмысленно.
После продолжительной беседы с графиней Алексей убедился, что если бы не полное детство, в которое впал старый дед, то молодая жестокосердая женщина снова бы заставила Зарубовского воспользоваться своим значением и связями, опять засадить этого врага их сына в крепость. Но теперь графа нельзя было заставить действовать.
Много наслушавшись в Петербурге всяких рассказов о русской монархине, Алексей додумался до решения попытать счастья, действовать самому, на свой страх.
Алексей отправился в Царское Село и храбро стал на том месте парка, где прогуливалась по утрам императрица. При ее приближении он опустился на колени и подал просьбу, в которой подробно описывал всю свою злосчастную судьбу, а к просьбе было приложено и письмо Марии Антуанетты. Красивое лицо Алексея, изящная фигура, французский язык его, затем правильное произношение немецкой речи не только произвели приятное впечатление на государыню, но даже особенно подействовали на нее.
Остановившись среди прерванной прогулки, приказав молодому человеку подняться, государыня обещала в тот же день познакомиться с делом и стала беседовать с Алексеем, поочередно меняя все три языка.
Алексей на словах и, конечно, как можно более кратко сказал в чем дело, кто он, откуда, о чем просит, и государыня милостиво вымолвила:
– С делом познакомлюсь. Что-то, помнится, слышала о вас. Если прав, то заступлюсь. Сделаю, что можно.
