Через три дня Алексей был вызван к князю Потемкину, и тот, несмотря на свою гордость, принял Алексея вежливо, хотя немножко холодно.
Во время беседы Потемкин вглядывался в Алексея таким проницательным, пронизывающим насквозь взглядом своего единственного глаза, что Алексею становилось как-то жутко.
Через несколько мгновений вежливая, но сухая речь Потемкина оборвалась, изменилась и сразу перешла в добродушную ласковую беседу.
Алексей не мог понять причины этой мгновенной перемены, но она была очевидна.
Потемкин передал молодому человеку, что государыня ознакомилась с его просьбой и с письмом королевы. Относительно первого она не может дать никакого удовлетворения. Коль скоро сам граф Зарубовский, по свидетельству своих приближенных и прислуги, считает господина Норича подкинутым младенцем, то государыня не может заставить его переменить мнение, заставить его назвать господина Норича графом Зарубовским. А расследовать дело, назначить судейскую комиссию не из подьячих, а из сановников для разбирательства того, что якобы произошло с лишком двадцать лет назад, было, по мнению монархини, совершенно немыслимым и бесполезным.
Что касается до письма королевы, то государыня милостиво пожалует господина Норича в звание поручика лейб-гусарского эскадрона, недавно сформированного. Но с тем условием, однако, чтобы господин Норич не оставался в Петербурге и не пользовался этим чином в пределах России. Такими чинами гвардии пользуются заслуженные и пожилые генералы…
– Если вы желаете иметь патент на этот чин, – прибавил Потемкин, – то вы должны обязаться не жить в России.
– Я согласен, – отозвался Алексей, – и благодарю… Но, насколько мне помнится, королева пишет государыне – оказать мне милость, дать придворное звание.
– Да… – сухо отозвался Потемкин. – И это возможно. Если даже государыня не согласится с первого раза, то я лично, – и на слово «я» Потемкин налег, – я лично обещаю вам устроить это дело… Но опять-таки если вы мне дадите ваше слово тотчас покинуть Россию.
– Я уеду тотчас же и никогда не вернусь! – поспешил ответить Алексей.
В голосе его было столько правды, искренности, столько радости прозвучало в его словах, что Потемкин снова, пронизывая его взглядом, немножко как бы удивился.
– Так вы не предполагали, не желали оставаться в России?
– Никогда! – воскликнул Алексей. – Я не могу, я не хочу оставаться здесь!.. Даже во Франции я не останусь на жительство. Я женюсь на испанке и, по всей вероятности, проживу свой век на юге Андалузии.
– О!.. – воскликнул Потемкин, весело расхохотавшись. – Все будет устроено, мой милый друг!.. – ласково выговорил он и, крепко пожав своей мощной и богатырской ладонью руку молодого человека, прибавил: – Если вы собираетесь сделаться гишпанцем, то я вам все устрою… А я думал, вы хотите дерзким образом, понадеясь на себя, пролезть у нас в русские сановники. Обида мне, молодой человек, что не могу я и титул графа Зарубовского вам устроить!.. А все-таки я, может быть, съезжу к графине Софье Осиповне… Скажу вам откровенно, что дело это, то есть ваше заключение, много говору и шуму когда-то наделало. Сама государыня была тогда возмущена поступком вашего деда, но делать было нечего. Но мы, по примеру нашей мудрой монархини, верили, да и теперь верим, что вы жертва корысти вашей бабушки-мачехи… Софья Осиповна – кремень-баба!..
Алексей вышел от Потемкина почти довольный. Негромкое имя Норича, соединенное с придворным знанием двора императрицы российской и с патентом на звание офицера гвардии, должно было удовлетворить честолюбию старой маркизы Ангустиас.
Через несколько дней Алексей узнал через Лоренцу, что Потемкин побывал у графини Зарубовской по какому-то делу и потом бранил ее.
После относительной удачи в своем деле, от которой стали гораздо веселее и Лиза и Эли, Алексей однажды вечером, будучи у Калиостро, объявил в присутствии графини Ламот, что готов даже удовольствоваться тем, что выхлопотал себе, и ехать из России.
Калиостро и графиня Ламот были равно поражены этим объяснением и объявили молодому человеку, что если он пригласил их сюда, в Россию, для помощи в своем деле, то не имеет права теперь бросать предприятие и бежать, не дождавшись никакого результата.
– Не забудьте, мой юный друг, – вымолвил Калиостро, что вы мне обещали, то есть предлагали, в случае успеха в России, часть состояния, которое можете получить.
– Что ж вам деньги, когда вы можете из угля и воды… – начал было Алексей совершенно серьезно.
– Оставьте шутки! – строго прервал его Калиостро.
– Да вообще это нелепость – ехать через всю Европу, чтобы получить чин поручика и этим удовольствоваться! – заговорила Иоанна.
И графиня, особенно взволнованная, объявила Алексею, что не далее как через недели две старый граф с женой подадут просьбу императрице, в которой скажут, что признают Алексея снова своим внуком. Они будут просить прощенья государыни и у него самого за сделанную несправедливость, так как показание супругов Норичей оказалось злодейской клеветой, голой ложью, выдумкой, несправедливой относительно Алексея и позорной для них самих.
– Достаточно ли этого с вас? Или вы мне не верите?! – воскликнула Иоанна.
– Не знаю… – отозвался растерявшийся и пораженный Алексей. – Но как?.. Почему?.. Каким образом?..
– Все это не ваше дело! – сухо выговорила Иоанна. – Вы в этих делах сущий ребенок, с вами я не стану входить в откровенности. Вы судите о многих вещах как-то по-своему, по-ребячьи… Повторяю вам: через какой-нибудь месяц вы будете снова по закону граф Зарубовский и собственник половины всего состояния. Сама Софья Осиповна будет из сил выбиваться и хлопотать, чтобы это совершилось законным порядком. Я знаю это из вернейшего источника, от близких к графине Зарубовской людей. Повторяю: через месяц вы – граф Зарубовский и богач!.. Поняли?
Алексей молчал. Он стоял пораженный. Несмотря на свою неприязнь к этой женщине, он все-таки верил теперь всему, что она сказала.
XX
Пока Алексей устраивал свои дела, в доме старого графа было много нового.
Дальний родственник Софьи Осиповны, никогда у них не бывший прежде, явился однажды и стал особенно любезничать и ухаживать за молодой графиней, в шутку величая ее «тетушкой».
Графиня поддалась на это ухаживание молодого и красивого гвардейца, который был не кто иной, как князь Самойлов.
Через несколько времени новый ухаживатель стал просить «тетушку» принять у себя чужеземку, приехавшую в Петербург, которая очень скучает, а с другой стороны – стремится познакомиться с графиней, об уме которой много слышала.
– Я ей так вас превозношу всегда, что она теперь спит и видит сблизиться с вами! – объяснил Самойлов.
Графиня, конечно польщенная, согласилась с удовольствием. Баронесса д'Имер появилась в доме, а через три дня начала уже бывать у графини запросто. Через неделю она была знакома и со старым, еле живым, нелюдимым графом Алексеем Григорьевичем. Вскоре, по ее рекомендации, графиня взяла в дом к своему обожаемому младенцу-сыну французскую бонну, которая сделалась главной начальницей над всеми матушками и нянюшками.
