XXVIII
Графиня Иоанна Ламот хорошо знала людей, и это знание приобрела из деятельной практики и из опыта. Поэтому она была уверена, что молодой безумец не поедет требовать ничего от графини Зарубовской, но, разумеется, воспользуется почетным французским и русским званиями и тотчас уедет с невестой и сестрой в Испанию, чтобы там получить громадное состояние после венца.
Стало быть, деньги Зарубовских надо получить его именем себе самой.
Иоанна, оправившись от оскорбления и насилия, совершенного над ней безумцем, побывав дома, собралась ехать к графине Софье Осиповне, когда в ее квартире появился Калиостро…
Кудесник был взволнован и озабочен.
– Что с вами? – удивилась Иоанна.
– Скверны наши дела. Что Норич?..
– Отказался наотрез, конечно… Я этого и ждала. Не будь он у меня в руках – было бы еще хуже. Теперь я еду сама кончать с матерью. Конечно, от его имени…
– Надо спешить, графиня. Надо спешить.
– Да. А что? Вы боитесь Норича, огласки. Так худшего ничего не будет.
– Нет, графиня, я боюсь не за Норича, а совсем другого. Последствий глупости вашей Розы.
– Как?!
– Ребенок очень плох. За одну ночь он так ослабел, что, признаюсь, я не ручаюсь, будет ли он жить. Даже не ручаюсь за несколько дней.
– Но три дня-то он проживет? А больше мне не нужно.
– Не знаю.
– Как не знаете? Да ведь это ужасно. Ведь тогда все пропало. Вся поездка в Россию – ноль…
– Сами вы виноваты, то есть ваша дура Роза. Разве возможно было так опаивать… Это вышло настоящее отравление…
– Давали вами же назначенную дозу… – раздражительно проговорила Иоанна.
– Мою дозу?.. Я ребенка не видал. Я не знал, что он хилый. Ему надо было меньше… Я не отравитель!..
– Ну да что об этом! Теперь поздно спорить о пустяках, – рассердилась Иоанна. – Надо действовать. Я еду сейчас и кончаю. А вы употребите все ваши усилия и все ваше искусство, чтобы поддержать его жизнь хоть на три дня, может быть, на два… Слышите, хоть на два…
– Хорошо… – как-то угрюмо отозвался Калиостро.
Графиня тотчас же собралась и поехала к Зарубовским. Софья Осиповна, конечно, приняла прежнего друга, хотя теперь уже подозревала Иоанну благодаря записке Алексея и объяснению с Потемкиным. Она просто побоялась не принять баронессу д'Имер. Быть может, жизнь младенца в руках этой женщины, подсказывало ей сердце матери.
Объяснение приятельниц было короткое. Баронесса просила денег для господина Норича, чтобы наутро привезти Гришу здоровым и невредимым. Софья Осиповна объяснила все, что узнала, и все, что уже сделала. Алексей получит все, ему следующее по закону, – имя и титул теперь, а половину состояния после смерти графа.
– Он требует сейчас же, сегодня тысяч сто… – проговорила отчасти пораженная известием Иоанна.
– А его записка? Его клятва, что он тут ни при чем?.. – не менее пораженная отозвалась графиня.
– Это игра… для посторонних… Ему нужны очень деньги… Он боится, что все это дело протянется, что вы наконец опять, после…
Иоанна путалась и не знала, что сказать. Опять злая судьба смеялась над ней, как уже не раз в Париже. Все срывалось за миг до полного успеха…
– Хотите ли вы видеть вашего Гришу сегодня вечером? В восемь часов он будет у вас, – решительно выговорила она.
– Конечно! – восторженно воскликнула графиня.
– Дайте мне сто тысяч…
Графиня удивилась и задумалась… «Стало быть, ей, а не Алексею!»
– Я, признаюсь, не понимаю… – проговорила она, но тотчас же снова подумала: «А если жизнь Гриши в ее руках? Если власти будут не в состоянии что-либо сделать с хитрыми негодяями?»
– Вы не согласны? – с угрозой вымолвила Иоанна, вставая.
– Согласна! – вырвалось невольно у графини. – Привозите мне сына сейчас, то есть хоть вечером, и я передам вам деньги.
– Вот это разумно. Так ждите меня. Но только, графиня… помните. Если вы меня обманете, то это так не останется…
– Нет, баронесса, – гордо вымолвила Софья Осиповна. – Привозите Гришу, деньги будут вас ждать.
XXIX
В сумерки Иоанна была в доме Калиостро и укутывала маленького Гришу, чтобы везти его к матери. Она была в духе и весело острила с Лоренцей и с кудесником.
Лоренца, которая не имела своих детей, пронянчившись с больным ребенком так долго, привыкла к крошке и полюбила его.
– Бедняга, – шептала она, – теперь надолго ли он едет к матери.
– Ничего. Может быть, и оправится, – сказал Калиостро. – Теперь он лучше, чем был поутру.
– Ну об этом заботьтесь и думайте вы, графиня Лоренца! – рассмеялась Иоанна. – Мне лишь бы его доставить живым и сдать.
И Иоанна, закутывая ребенка, тормошила и переворачивала его резко, неумелыми руками и угловатыми движениями, как все женщины, никогда не обходившиеся с малютками. Ребенок стал пищать слабым болезненным голоском.
– Ну, кажется, пора?.. – сказал наконец Калиостро. – Обидно, однако, вместо двухсот тысяч, а то и более получить сто, а то и менее. Что вы, кстати сказать, сделаете, если графиня Зарубовская вас обманет?
Иоанна хотела отвечать, но в этот миг в слабо освещенной одной свечой горнице появился Джеральди и проговорил что-то, задыхаясь, своему барину.
Калиостро ахнул, схватил из рук Иоанны ребенка и бросился с ним в противоположный угол дома, где был его рабочий кабинет…
Не успела графиня Ламот спросить у перепуганной Лоренцы, что бормочет по-итальянски их Джеральди, как дверь из коридора растворилась тихо и в комнату вошли один за другим несколько военных… Это был офицер с вооруженной ружьями командой солдат.
– Я вас прошу не двигаться из комнаты ни на шаг, – произнес он, обращаясь к дамам вежливо, но не кланяясь. – Ни на шаг! Иначе вас свяжут…
Оставив караул около трепещущих женщин, две пары солдат, офицер с остальной командой двинулся в ту же сторону, куда убежал Калиостро. Через полчаса хозяин дома, граф Феникс, его жена и баронесса д'Имер были снова одни в квартире и снова свободны… Но ребенок был уже взят и увезен. Пока офицер обыскивал дом, внизу, в карете своей, ожидала исхода обыска взволнованная, бледная, плачущая от боязни и неизвестности сама графиня Софья Осиповна…
Теперь она с замиранием в сердце прислушивалась к лепету младенца и, не видя лица его, на этот раз чувствовала, знала не разумом, а всеми фибрами своего существа, что везет «своего» ребенка, а не чужого.
А граф Феникс и Иоанна сидели пораженные, раздавленные, молчаливые. На столе лежала казенная бумага с печатью, оставленная офицером.
