– Ну что? – спросил Семилан, стоявший в отдалении вместе с индусом.
– Мюлар был прав.
– Стало быть, Давиду совсем плохо?
– Если бы только плохо.
– У него агония?
– Если бы только агония.
– Неужели он умер?
– Да, господин Самазан, и теперь, как видите, от обещанных пяти миллионов вас отделяет только одно препятствие.
Семилан на мгновение застыл в нерешительности.
– Ну хорошо, – наконец сказал он, – я согласен поучаствовать в этом деле, которое станет для меня последним, но при условии, что мы провернем его ловко и быстро. В противном случае я выхожу из игры.
– Не бойтесь, мой дорогой друг, я тороплюсь не меньше вас.
V
С этого дня Семилан стал постоянным гостем в доме мадам де Сентак.
Поскольку наша молодая дама с радостью принимала всех визитеров, позволявших ей не только приятно проводить время, но и не оставаться наедине с мужем, Самазану был оказан наилучший прием и к его постоянному присутствию относились более чем благосклонно.
Характер негодяя был не лишен некоторой веселости. Порой его шутки даже были весьма забавны и рядом с ним никогда не было скучно.
Сентак, со своей стороны, появлялся редко, стараясь предоставить своему сообщнику полную свободу действий.
Но тот воспользовался предоставленной возможностью в весьма своеобразной манере, которая вряд ли понравилась бы саилю, если бы он знал, что происходит.
Конечно же, бандит не упускал ни единой возможности приударить за мадам де Сентак и пару раз даже повел себя слишком вольно и дерзко для того, чтобы Кастерак тут же это заметил.
С того момента Гонтран каждый раз после обеда тоже стал являться в салон к Эрмине и вести там светские беседы.
Но будь он чуточку прозорливее, от его внимания не ускользнуло бы и другое. Как-то раз, когда Семилан принялся осыпать мадам де Сентак комплиментами, облекая их в двусмысленные слова, так радующие слух влюбленных, Гонтран, помимо своей воли, не смог скрыть своего дурного расположения духа.
– Мадам, – обратился он к Эрмине, когда Самазан ушел, – вы не находите, что сей господин в беседах с вами переходит на фамильярный, шокирующий и слишком фривольный тон?
– Да нет, мой дорогой Гонтран.
– Меня это интересует мало, – с усилием продолжал Кастерак, – но я не понимаю его развязности.
– Полагаю, вы преувеличиваете.
– Да нет, я же все вижу.
– А вы, случаем, не ревнуете? – спросила Эрмина полушутя-полусерьезно.
– Я? Ревную? Боже милостивый! По какому праву я должен вас ревновать? – воскликнул Гонтран.
– Просто так, ведь ревнивцы, как правило, не считают, что им выдан патент или предоставлено право на ревность.
– Напрасно вы шутите.
– Ах, друг мой! Я шучу, потому что есть одна вещь, которая буквально бросается в глаза, но которой вы совершенно не видите.
– Что вы имеете в виду?
– Дело в том, что господин де Самазан действительно влюблен.
– А я вам что говорю.
– Но не в меня.
– А в кого тогда?
– Сколько женщин бывает в этом салоне?
– Я вижу только одну.
– С вашей стороны это не очень-то вежливый ответ по отношению к принцессе, которая вам стольким обязана.
– Маринетта!
– С вашего позволения – принцесса Вандешах.
– Самазан ее любит?
– Безумно.
– Ваши слова повергли меня в совершеннейшее изумление.
– Но ведь, друг мой, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. И в связи с этим я хотела бы попросить вас навести справки об этом господине де Самазане.
– Что конкретно вас интересует?
– Его семья, корни, весь ворох сведений, которые нужно знать, выдавая юную девушку замуж за молодого человека.
– Как! Вы думаете, что…
– Почему бы и нет, особенно если господин де Самазан знатный дворянин и до этого всегда отличался достойным поведением? Одним словом, если он соответствуем всем условиям, предъявляемым к будущему супругу.
– Разве мы не планировали отправить потом принцессу к отцу?
– Планировали.
– Но тогда этот брак…
– В результате этого брака мы передадим все полномочия господину де Самазану. Найти моряка или путешественника, который согласится сразиться с опасностями, подразумеваемыми той миссией, что мы ему доверим, будет очень и очень трудно. В то время как господин де Самазан, на мой взгляд любящий приключения, сможет вернуть свою жену семье и вновь обеспечить ей былое величие, на которое она имеет полное право.
– Все это хорошо, но как быть с Вандешах?
– Что вы имеете в виду?
– Она не любит Самазана.
– Кто вам это сказал?
– Как! Вы думаете, что…
– Я не думаю, я в этом почти уверена.
– Ох!
– Не надо вздохов. Это установленный факт. В конце концов, что в этом удивительного? Господин де Самазан недурен собой, не лишен игривой веселости и обладает весьма живым умом.
– Вы правы, так оно и есть.
– Сколько раз, – продолжала Эрмина, – я заставала, как они бросали друг на друга полные неги взгляды?
– Даже так?
– Ах! Не бойтесь, это дитя, очаровательное и в то же время такое добродетельное, не наделает глупостей. Ни за что на свете.
– Только этого не хватало.
– Разве вы не знаете, что глаза нередко говорят помимо воли человека? Что касается Самазана, то он знает что делает, но эта несчастная девушка, идущая на зов своего сердца, пожалуй, еще не заметила, что прошла огромный путь по дороге любви.
– Все это хорошо, но ведь мы говорим лишь о том, что только может быть.
– Наконец, – добавила мадам де Сентак, – сегодня мне показалось, что они нежно сжимали друг другу руки.
– В самом деле?
– Да. Вы же знаете, как это бывает. Якобы любуясь гобеленом, пальцы щупают ткань и незаметно соприкасаются. А затем сжимают друг друга – молча, страстно, с неподдельным восхищением.
– И вы это видели?
– Я, может, и усомнилась бы, если бы не увидела, что несчастная Маринетта стала пунцовой.
– Бедное дитя!
– Помимо прочего, эта краска смущения свидетельствует о том, что для нее этот праздник – первый.
– И вы не видите никаких препятствий на пути к их браку?
