Поэтому он выписал сорок семь векселей по сто тысяч каждый и отдал их Семилану, тотчас спрятавшему свое богатство в укромном месте.
Вечером, когда в салоне Эрмины собрались Кастерак, Семилан и Мэн-Арди, Сентак обратился к жене и сказал: – Моя дорогая, в последнее время вам стало заметно лучше. Вы не думали о том, чтобы провести несколько дней в деревне? Это позволило бы вам окончательно поправиться после болезни.
– Но… – начала было Эрмина, весьма удивленная столь доброжелательной заботой мужа о ее здоровье.
– На дворе весна, погода стоит замечательная, и мы вполне могли бы провести две недели в нашем поместье в Бассане.
– Как пожелаете, друг мой, ответствовала Эрмина.
– А у вас, господа, в это время не будет каких-либо важных дел? – спросил Сентак.
Молодые люди ответили вежливым жестом.
– Тогда поедемте с нами. Я не хочу, чтобы моя жена расставалась со своей маленькой свитой, помогающей ей проводить время. Господин де Кастерак, мы очень на вас рассчитываем.
– Вы очень любезны, – ответил Гонтран.
– На вас тоже, господин де Самазан.
– Ах! Что до меня, то я без колебаний принимаю ваше предложение. Ведь я, что ни говори, крестьянин и уже испытываю ностальгию по лесу.
– А вы, господин де Мэн-Арди? Окажете нам честь?..
– Боже правый! Сударь, вы очень добры.
– Так вы согласны?
– Я буду часто навещать вас и оставаться на ужин.
– Очень хорошо.
– Когда немного обживемся, вы, моя дорогая Эрмина, позовете свою сестру и ее мужа. Если мадемуазель Маринетта пожелает вас сопровождать, я не возражаю.
Вандешах покраснела, всем своим видом спрашивая у мадам де Сентак совета, хотя после того, как Семилан так недвусмысленно заявил о своем желании поехать, в глубине души только того и желала, чтобы ее пригласили.
– Вы отправитесь с нами, дитя мое, – сказала Эрмина.
– Как прикажете, мадам, – ответила юная девушка с радостной улыбкой, сделавшей ее настолько прекрасной, что в глазах Сентака тут же полыхнул огонь вожделения.
– И чтобы не дать погоде возможности сыграть с нами злую шутку, – сказал Сентак, – мы поедем завтра же, если, конечно, это не доставит никому неудобств.
Возражений никто не выказал, и отъезд был намечен на следующий день.
Двадцать четыре часа спустя все, кому в страшной развязке этой истории была отведена та или иная роль, уже расположились в Бассене.
VI
Прошло восемь дней. За это время не произошло ни одного мало-мальски заметного события.
Сентак, проявляя терпение, столь присущее хищному, коварному зверю, дожидался благоприятного момента для воплощения в жизнь своего дьявольского плана.
Но Кастерак и Эрмина вели себя более чем корректно и не давали для этого ни малейшего повода.
В понедельник вечером в Бассан приехал Мэн-Арди, сдержав свое обещание поужинать.
Отношение Сентака к жене, оказываемые ей знаки внимания, его поступки, направленные на то, чтобы понравиться ей хотя бы внешне – все это несколько стерло тягостные подозрения, которые своим весом чуть было не погребли его под собой.
Поэтому большинство молодых людей стали вновь относиться к нему почти что благожелательно. Чем и объяснялось присутствие Танкреда и Кастерака, которые до этого не слишком жаловали его дом своими визитами.
После приезда Мэн-Арди все подступили к нему и, по обыкновению, стали осыпать вопросами: – Ну? Что нового?
– Как поживает Бордо?
И так далее, и тому подобное.
– Дамы и господа, – ответил Танкред, – у меня в запасе есть ужасная и трогательная история, которую я не премину вам рассказать.
– Ах! – воскликнули все присутствовавшие в едином, радостном порыве.
– Мы вас слушаем.
– Нет-нет! – воскликнул Танкред. – Я поведаю ее за ужином.
– Кстати! – сказал Сентак. – Сегодня же ведь должны были казнить гренадера Жана-Мари.
– Верно, – подтвердил Семилан.
– Вы правы, – ответил Танкред, – историю этой казни я и собираюсь вам рассказать.
– В таком случае, мой дорогой Танкред, – возразила Эрмина, – приберегите ее для этих господ, потому как мы не любим с упоением слушать подобные ужасы.
– Случай действительно ужасный, – продолжал Танкред, глядя на Сентака, – но и в высшей степени интересный. Впрочем, если вы не желаете, можете не слушать.
Сели за стол.
Когда первые блюда были съедены и разгулявшееся чувство голода, благодаря супу, немного притупилось, Танкред взял слово и повел свою речь так: – А теперь обещанная история казни гренадера Кадевиля.
«Что-то Мэн-Арди слишком весело говорит о его расстреле, – подумал Сентак, – не нравится мне это».
– Дамы и господа, – продолжал Танкред, – нынче ровно в полдень весь гарнизон был поднят по команде, чтобы сопровождать Жана-Мари в общественный сад, где и должна была состояться казнь.
– Мне кажется, они проявили чрезмерную поспешность, – сказал Кастерак.
– Как это?
– Жан-Мари подписал прошение о помиловании, которое кюре Сулака отвез в Париж.
– Совершенно верно.
– И что же, на него уже получили ответ?
– Да, вчера вечером, с помощью телеграфа.
– Король отклонил его?
– Да.
– В таком случае кому-то очень хотелось побыстрее покончить с этим делом, если в сложившихся обстоятельствах даже прибегли к телеграфу.
– Вы продолжайте, продолжайте, – сказал Танкреду Сентак.
– Помня, как дерзко мясники в прошлый раз похитили приговоренного, власти предприняли все меры предосторожности для того, чтобы больше ничего подобного не случилось.
– Естественно, – прокомментировал Сентак
– Как и тогда, кортеж проследовал через площадь Дофин и мимо Интендантства направился к плас де ла Комеди.
– Мы знаем его маршрут. Давайте ближе к делу.
– Толпа – а народу собралось ничуть не меньше, чем тогда, – глядела мрачно и угрюмо. Почти у всех в глазах стояли слезы.
Жан-Мари был так же решителен и горд, как и полтора года назад. Он шел вперед с презрительной улыбкой на устах и будто чувствовал себя выше происходящего. Я не знаю, как в старину люди шли на смерть, но не думаю, что с видом, более лихим и отчаянным, чем у Жана-Мари.
Когда эскортировавшее Жана-Мари подразделение поравнялось с домом Гобино, толпа заволновалась и, как тогда, стала молить о пощаде, хотя на этот раз в ее стенаниях угадывалось не требование, а глубокая, мучительная жалость.
