Эмир повернулся к Тунг-багатуру, прибывшему вместе с мальчиками, и спросил:
– Что это у них на лицах?
– Укусы паразитов. Их было полно в этой прелой соломе, и я ничего…
– А моя жена, она не спешит меня увидеть?
Тунг-багатур сдержанно покашлял.
– Она смущена, хазрет… Эти кровососущие искусали ее еще хуже, чем твоих сыновей.
– Расскажи мне подробнее, в чем дело, откуда взялись эти паразиты. Неужели моя жена и мои дети жили в какой-то выгребной яме?
Старик замахал руками:
– Что ты, хазрет, они жили в моем доме… но в городе начались беспорядки…
Тимур нетерпеливо дернул щекой:
– Это я знаю.
– Взбунтовались сербедары. Они ограбили городскую казну, все богатые лавки, забрали печать…
– И это я знаю, старик, говори сразу о том, почему моя жена и мои дети прибыли ко мне искусанными!
– Я расскажу, расскажу. В городе стало опасно находиться. Они убивали даже мулл. Они отбирали все, что можно было отобрать…
Эмир снова дернул щекой.
– Ко мне в дом явились люди.
– Сербедары?
– В Самарканде все вдруг сделались сербедарами.
– Как они узнали, что моя семья находится у тебя? Хотя что тут спрашивать, шпионы Маулана Задэ знают все. Он еще тогда, в первый раз, догадывался, где прячутся мои родственники.
Тунг-багатур кивнул:
– В дом твоей сестры они не приходили. Они знали, что твоей жены там нет.
– И что же сделали эти люди?
– Они привезли две больших арбы и велели твоим детям и твоей жене лечь на дно.
Тимур не смог скрыть удивления:
– Лечь на дно арбы?
– Да, хазрет. Потом они велели вынести из хлева, где стоял скот, всю солому и, прости, хазрет, велели накрыть ею тех, кто лежал. Я спросил, зачем они это делают, в ответ они велели лечь на дно и мне. Они были непочтительны. Я сказал им, кто перед ними, но они велели мне молчать.
Эмир усмехнулся:
– Они правильно сделали.
Тунг-багатур, пытаясь понять, что имеет в виду его господин, наклонил голову набок.
– Важно не то, что они вели себя непочтительно, важно то, что они вели себя разумно.
– Объясни, хазрет, мои старые мозги не в силах постичь твои мысли.
– Вывезти всех вас под гнилой соломой – это был, видимо, единственный путь спасти вас.
Старик молчал, он никак не мог расстаться с убеждением, что навязанное ему сербедарами путешествие было формой особо изощренного унижения.
– Остается только установить, кто именно из сербедарских вождей решил оказать мне такую щедрую услугу.
– Они задушили людей, которых ты послал для спасения своей семьи.
– Правильно. Я бы и сам так сделал, будь я на их месте. Надо было чем-то подогреть ненависть к эмирам, бросившим город в трудный час.
Тимур ненадолго задумался, перебирая пальцами одной руки гранатовые четки, лежавшие на синем шелке его халата. Другой рукой он сделал знак, и из-за расшитой занавеси появился слуга. Тимур велел ему увести мальчиков:
– Они будут жить в саду, в алебастровом павильоне.
Потом эмир повернулся к сыновьям:
– Завтра мы поедем с вами на охоту.
Вслед за мальчиками ушел и старик Тунг-багатур. Настало время выслушать Байсункара. В «грязевой» битве друг детства эмира получил почти такие же раны, что и сам Тимур, только в левую руку и ногу. Это, конечно, еще больше сроднило их. Правда, теперь, когда Байсункар стал не способен к воинскому ремеслу, хазрет решил использовать его природную сообразительность и предусмотрительность на другом поприще. Он сделал его чем-то вроде визиря, советника, и, надо сказать, Байсункар справлялся со своими обязанностями, мог дать толковый совет, проникнуть в замыслы врагов.
– Как он себя ведет? – спросил Тимур у вошедшего визиря.
Речь шла о появившемся неделю назад в Кеше подозрительном купце. Он сразу же стал добиваться свидания с эмиром, всячески намекая, что принес известие чрезвычайной важности и мог бы принести огромную пользу Тимуру и всему его роду. После допроса с пристрастием, который учинил ему Байсункар, выяснилось, что прибыл этот фальшивый купец не откуда-нибудь, а из Хуталляна, прямиком от эмира Кейхосроу. Всегда, в любую минуту готовый к любым поворотам в своей судьбе и судьбах окружающих, Тимур тем не менее удивился. Есть о чем задуматься, когда к тебе посылает тайного посланца злейший враг твоего ближайшего друга. Самое плохое было в том, что посланец именно тайный. Открытое посольство можно было бы без зазрения совести повернуть от ворот Кеша обратно в Хуталлян и, известив Хуссейна, почивать на лаврах хранителя искренней дружбы.
Секретность посланца могла скрывать за собой очень многое. Тимур хорошо помнил кокандского вестника, явившегося в их с Хуссейном лагерь перед битвой с Ильяс-Ходжой. Допускал эмир даже ту возможность, что этот ряженый подослан самим названым братом. Слишком холодно расстались они, слишком многое легло между ними. Хуссейн вполне мог проникнуться желанием проверить – не слишком ли многое?!
Впрочем, названый брат никогда не отличался тягой к интригам, и его трудно было представить замышляющим какую-нибудь умственную каверзу. Жадность, лихость и заносчивость – вот основные краски, в которых рисовался его образ.
Но, с другой стороны, ему могли подбросить лукавую мысль о том, что неплохо бы распознать, разведать планы скрывшегося в Кеше брата. О том, что при Хуссейне есть лукавые и умные советчики, Тимур знал очень хорошо. Достаточно было вспомнить о Масуд-беке. Этот юноша забирается мыслью далеко в будущее и готов на многое сейчас, чтобы в этом будущем обеспечить себе достойное существование.
Тимур тряхнул головой, как бы стараясь избавиться от паутины мыслей.
– Так как он себя ведет?
– Стоит на своем. Утверждает, что прибыл от властителя Хуталляна, клянется местом в раю, что это так, и желает говорить с тобой, хазрет.
– Он не пытался бежать?
Байсункар покачал головой, улыбаясь:
– Нет. У него нет возможности попытаться. Но если ты скажешь, легко сделать так, чтобы у него появилась такая возможность.
Четки Тимура соскользнули сначала с руки, потом с гладкой ткани халата на пол, и Байсункар быстро наклонился и поднял их.
– Пусть придет.
Когда посланец Кейхосроу появился перед ним, эмир с трудом сдержал усмешку. Причем относилась она не к несчастному жирному коротышке со связанными руками, а к хитроумному визирю Байсункару. Дело в том, что тот, рассказав о посланце все, что только можно было рассказать, вплоть до мельчайших деталей, забыл упомянуть о том, что лежало на поверхности: хуталлянец был крив на один глаз.
