От неприятных мыслей отвлекало Тимура только одно: он призвал из Дамаска знаменитого Али ибн-Ширази, лучшего архитектора этого славного города. Он поделился с ним своими мечтаниями о будущем Самарканда. Ничего не скрыл, изложил самые заветные и фантастические из своих замыслов.
Архитектор, человек почтенных лет с длинной, до пояса седой бородой, в зеленой, расшитой серебром чалме, внимательно слушал эмира, изредка поглядывая на него запавшими черными глазами, не утратившими остроты за все годы напряженных трудов. Много, даже слишком много повидал на своем веку Али ибн-Ширази и людей и городов. Сердце его остыло, а разум очистился от заблуждений. Ему нравился этот молодой хромец с затаенным огнем за щелками прищуренных глаз, нравился ему и фантастический небывалый город, о котором он так страстно и одновременно толково рассуждал. Но вместе с тем старик отчетливо видел абсолютную несбыточность излагаемых перед ним мечтаний. Ибо перед тем как прибыть во дворец, Али ибн-Ширази подробно осмотрел Самарканд, эту груду растрескавшегося самана.
Молчание Тимура затянулось, и тогда старик осторожно сказал:
– Хазрет, я поражен тем, как увлеченно и с каким знанием дела говоришь ты о градостроительстве и архитектуре. Можно подумать, что ты изучал это достойное ремесло в самой Кордове или Севилье.
Тимур машинально расчесал бороду израненной рукой.
– Ты начинаешь мягко, чтобы потом вынести твердый приговор.
Старик вздохнул:
– Я бы взялся построить тебе такой Самарканд, какой тебе нужен, но для этого тебе бы пришлось завоевать полмира.
– Полмира?
– Не меньше.
– Столько нужно золота?
Старик выпятил губы и отрицательно покачал головой:
– Не золото главное, хотя и без него обойтись, конечно, нельзя. И даже не в материалах дело. И мрамор, и лазурит, и яшму, и все остальное ты смог бы купить, собрав золото с половины мира.
– Скажи же наконец главное!
– Скажу. Люди.
– Что за люди? Я сгоню хоть двести тысяч человек. В людях недостатка не будет.
– Не об этих людях я веду речь – это мусор, а не люди. Нужны те, кто понимает, как строить города, и без которых бессильны и твое золото, и мои знания. Строители, резчики по камню, художники, чеканщики, гончары и плотники… Я составлю тебе список, если ты хочешь.
Тимур несколько раз кивнул:
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Составь мне такой список, и когда все, кто нужен, будут у меня под рукой, я тебя позову.
Али ибн-Ширази улыбнулся:
– Я приду. Если буду жив.
Разговор этот продолжился бы, ибо Тимуру слишком приятно было беседовать с человеком, способным оценить грандиозность его замыслов, чтобы он так скоро его отпустил. Но тут из-за толстого, шершавого ствола чинары появился Байсункар, он остановился в позе, говорящей, что у него есть сообщение для хазрета одновременно и важное и секретное.
Архитектор не стал дожидаться, когда его отошлют, и сам попросил разрешения удалиться.
Отпустив его, Тимур обратился к визирю.
– Нашли Кабул-Шаха? – с вопросительно-утвердительной интонацией произнес он.
– Нет, хазрет, пока еще не нашли.
– Тогда в чем дело, говори!
– Вот.
С этими словами визирь достал из рукава своего халата кинжал и протянул Тимуру. Тот взял его, повертел в пальцах. Кривой, старый, ручка украшена старой бирюзой. Он узнал его сразу, но не сразу вспомнил то, что с этим ножом было связано. А когда вспомнил, почувствовал – кровь бросилась в голову и сильно заколотилось сердце.
– Откуда это у тебя?
– К воротам дворца явился человек. Одет как небогатый торговец, говорит скорее как духовное лицо. Сказал, что хочет видеть эмира Тимура. Когда у него спросили зачем, велел передать тебе этот кинжал.
Глава 2
Поэт и царь (продолжение)
– Как тебя зовут?
– Береке. Сеид Береке.
– Ты духовное лицо?
– Можно сказать и так. Я учился в бухарском медресе.
– Как Маулана Задэ? – не удержался эмир. Гость улыбнулся, и нельзя было не отметить, что улыбка у него приятная.
– Нет, я учился намного лучше. С тех пор я странствую от города к городу.
– Но такая жизнь больше подходит обычному дервишу, а не тому, кто может считаться родственником Пророка.
Сеид Береке кивнул, подтверждая правильность слов, произнесенных эмиром.
– Я не отказываюсь от столь высокого происхождения, но Аллах вложил в меня непреодолимую страсть к путешествиям и столь же непреодолимое стремление к истине, а где, как не среди людей, должны мы искать ее?
– Некоторые считают, и, возможно, небезосновательно, что наилучший путь – полное уединение.
– Даже полное уединение не гарантирует от широко распространенных заблуждений.
Обмен общими фразами продолжался еще некоторое время. Тимур внимательно рассматривал необычного собеседника, но никак не мог удовлетворить полностью своего интереса. За прошедшие годы человек, сидящий перед ним, кажется, совсем не изменился: та же короткая густая борода, то же сдержанное веселье в глазах, та же благородная осанка. То, что он человек знатный, не вызывало никаких сомнений. То, что он умный, – тоже. Оставалось решить, не является ли он человеком опасным. Ибо ум, принадлежащий твоему врагу, самое страшное оружие.
– Итак, ты рассказал мне о себе…
– О себе почти все, что могло бы представлять интерес.
Тимур сделал движение рукой – продолжай, мол.
– Но необходимо тебе знать кое-что о моем отце.
– Расскажи.
– Когда-то он был правителем в Термезе. Он правил там под титулом худован-задэ…
– И был убит Кейхосроу, правителем Хуталляна.
– Был убит, – кивнул Береке, – в силу чего я вынужден был оставить родной кров, хотя, как я уже сообщил, это совпадало с моими устремлениями.
– Несмотря на совершенную подлость, Кейхосроу не удалось утвердиться в Термезе.
– Там правит брат моего отца, сеид Тахир ад-Дин.
– Я знаю его, много слышал о твоем отце, но почему так мало мне было известно о тебе?
– Не хочу, чтобы мои слова выглядели пустой похвальбой, но тем не менее скажу: если человек ничего не делает для достижения славы, она иногда его все же настигает, но когда человек умело славы бежит, считая ее едва ли не самой страшной опасностью для души, у него есть возможность достигнуть успеха.
По идее, Тимуру должна была эта речь не понравиться – слишком прямой и самоуверенный намек на ничтожество той деятельности, которой посвятил себя эмир, содержался в ней. Но, странное дело, ничего похожего на раздражение или обиду не посетило сердца хазрета.
