– Господа! Я прошу прощения! Я понимаю всю неуместность моей просьбы, но обстоятельства вынуждают меня, тем не менее, обратиться к вам. Другого выхода у меня нет. Дело…
– Короче! – раздался голос с галерки.
– Дело в том, что меня сегодня с утра что-то пучит. Видимо, съел дерьмовую шаверму. В связи с этим, не позволите ли вы мне выпустить потихоньку газы, во избежание взаимных подозрений и недоразумений!
Воцарилось неловкое молчание. Дон Базилио нервно ходил взад-вперед по сцене, сложив руки на груди, путаясь в рясе. Дирижер листал партитуру, пользуясь выдавшейся минуткой для ее изучения.
– Пусть пукнет! – раздался все тот же голос с галерки.
– Ага! – возразили ему снизу. – Ты там, на галерке, а мы тут нюхай?!
– А кто тебя просил брать такие дорогие билеты? – хохотнули сверху.
– Ага! – поддержали его с бельэтажа. – Сидит, как барин, как «новый русский», в партере, и еще не пукни при нем! Пукай, земляк! Не таись! Коль прижало! Пукай громче!
– Между прочим, здесь театр, а не сортир, – вдруг подал голос Дон Базилио. – И если он пукнет, я вообще уйду!
– Подумаешь, какие мы нежные! – возмутился какой-то женский голос. – Тебя, между прочим, никто и не спрашивает! Ты за это деньги получаешь!
– Может, он еще и какать захочет!!! А я ему тут пой! – не успокаивался Дон Базилио.
– Ну, зачем вы так… – Монзиков смутился. – Что ж я, вообще, что ли, совесть потерял. Мне бы только тихо пукнуть. Да! Запах будет! Я знаю. Все друг на друга коситься будут. Кстати, на вас – больше всего, – обратился он к Дону Базилио. – Потому что вы поете, следовательно, напрягаетесь больше, чем кто-либо из нас! Я, может, спасаю Ваши честь и достоинство. А вы – корячитесь!
– А что, выйти нельзя? – поинтересовался какой-то шибздик, видимо из ФСБ.
– Ага… Я выйду, туда-сюда, мешая всем… Да мне несколько раз надо будет вот так выходить…
– Мужик! Да ты бы давно уже перданул, что ли! Дай оперу дослушать, блин пердлявый! – возмутились в бельэтаже.
– А я уже перданул! – весело сообщил адвокат Монзиков и сделал отмашку Дону Базилио. Мол: «Пой дальше!» Все облегченно вздохнули, кроме первого ряда.
Монзиков быстро вскочил. Рядом неистово храпел Гога. Были слышны голоса Виктора Ефимовича и Николая. Готовился очередной перекусон.
Монзиков нашел маленькое зеркало, взглянул в него и ужаснулся. На него смотрело чудище с взъерошенными волосами, трехдневной щетиной и дрожащей нижней челюстью. Да, такого он ещё не видел.
На правой щеке пропечатался след от вилки, на которой заснул один из лучших адвокатов города.
Когда Монзиков вышел к Хитрачёву, то Виктор Ефимович закашлялся. Перед ним стоял в одних семейных трусах его «спаситель». Однако поза и первое впечатление от проснувшегося после грандиознейшей коллективной попойки Монзикова весьма впечатляли.
Я не стану описывать выхода Гоги из баньки, где его сразил мертвецкий сон, однако замечу, что девицы, которых привёз Николай, издали такой вопль, от которого у всех заложило уши. Более того, мгновенно вскочив, они убежали в лес, в чём мать родила и больше их никто не видел.
Александр Васильевич никак не мог понять, что же ему снилось? Какой-то театр, какие-то актёры? Он чётко знал, что в театре он был за всю свою сознательную жизнь только раз. Было это совсем недавно, лет 15 тому назад, когда на гастроли приезжал какой-то театр юного зрителя. Сейчас уже и не вспомнить, как назывался спектакль, но то, что это была не опера или балет, Монзиков знал точно.
После второй рюмки Александру Васильевичу пришла идея позвонить по радиотелефону себе домой. От дочки он узнал об Арсене.
Развязка
Честно говоря, мне уже порядком надоело рассказывать о Монзикове, с которым мы поссорились три дня тому назад из-за бутылки водки. Этот жлоб вдруг решил, что я ему должен выкатить по случаю выигранных дел в суде. Наглец! Велико искусство – дал на лапу прокурору, судье и выиграл процесс. Тем более что сейчас всё продаётся и всё покупается.
Когда Монзиков отмазал от тюрьмы Хитрачёва, я крякнул. Взятка была по 10 тыс. долларов судье и прокурору, а 1000 баксов он дал секретарю, которая изъяла кое-что из материалов дела.
Но когда Арсен Автандилович Цуладзе был оправдан по всем 24 эпизодам (!), мне стало не по себе. Хотя чему тут удивляться. Десятки миллионов россиян работают «за бесплатно». Избирают депутатами людей, которые, извините, ни уха, ни рыла! Ой! Кажется, опять меня понесло, надо заканчивать эту тему.
Заборчик
Бедность порождает жадность.
Глупость, помноженная на жадность – характерная черта малоимущих россиян…
Из наблюдений Петровича.
В советские времена стало развиваться дачное движение
[33]. Если до революции 17-ого года дачами пользовались лишь состоятельные граждане Российской Империи, то после 17-ого года дачи стали уделом рабочих и крестьян. Творческая интеллигенция вначале снимала, а затем и сама стала строиться на 6 сотках земли, непригодной для земледелия. Стали вырастать, как грибы после летнего дождя, убогие домики, достойные сказочных карликовых героев. Органы партийного и народного контроля вместе с общественностью зорко следили за тем, чтобы дома были не более 6×6 м, а в высоту – не более пяти метров, включая конек крыши. Вот и стали появляться на свет уродцы, построенные из всякого дерьма и подсобного материала, облагороженные советским талантом, изобретательностью и трудолюбием. А работники БХСС ходили с рулеткой по дачным участкам, на хозяев которых поступил сигнал от соседей, сослуживцев, доброжелателей.
В советские времена ходил такой анекдот, герой которого жил не по средствам, поскольку слишком часто ел жареный лук. По сигналу соседей бедолагу загребли на 5 лет.
Во времена Горбачёвской перестройки при всеобщей вседозволенности, а не только для партийной элиты, садоводы и огородники новой формации стали строить настоящие мини-замки на своих шести сотках земли. За каких-то 10-15 лет по всей стране выросли миниатюрные дачки-дворцы на зависть всем тем, кто построился чуть ранее и с учётом партийно-хозяйственных требований, лежавших в основе деятельности БХСС и других монстров советского периода. Новые русские стали скупать соседние участки, покупать целыми гектарами землю вдоль рек, озёр. Процесс пошел! Спасибо большое Горбачёву и Ельцину за то, что стало возможно не скрывать свои богатства и народное достояние превращать в частную собственность, охраняемую государством!
