– Вы, тут, это, вот… – и он показал на свои бумажные опусы.
– Простите, не понял?! – профессор понемногу стал приходить в себя после шока от действий Пургенова.
– Ну, Вы посмотрите, значит, пожалуйста, а я, если что, так я – быстро. У меня на работе есть компьютер и сканер. – Пургенов внимательно, слегка исподлобья, поглядывал то на профессора, то на сильно потрепанную пачку своих бумаг.
Ещё минут пять они не то торговались, не то беседовали, после чего профессор вежливо указал Пургенову на дверь, сославшись на свою занятость и срочность выполнения одного важного поручения своего руководства.
На следующее утро Пургенов позвонил домой Глазунову. Тот уже не спал. Погуляв с собакой и за утренней чашечкой кофе он без деталей рассказал о вечернем знакомстве с Пургеновым.
– Да пошли ты его на х..! – резюмировала супруга. – Ты что, себя не уважаешь, икшаться с такими придурками?
– Послушай, ну что ты так кипятишься? – Михаил Афанасьевич пытался окончательно разобраться с нелегким для себя вопросом – что же все-таки ему делать с Пургеновым.
– Миха, ведь скоро ты поедешь в санаторий, да? – уже сменив гнев на милость, нежно щебетала профессорская жена, – И надо будет тратиться! Да, да, тратиться, и покупать билеты, откладывать деньги на всякое там разное, ну ты понял меня?
– Так что, ты считаешь, что надо ему так и сказать, чтобы он сразу же все и понял?
– Ну, да! Ты ему не просто намекни, а скажи, что так, мол, и так. Что надо вот то и то, что он должен это все сделать к… – и жена задумалась, т. к. не могла быстро сообразить, сколько же дней надо дать Пургенову на сбор и передачу её мужу денег. – Ну, скажи ему, чтобы он тебя порадовал, например, к послезавтра.
– А сколько ему сказать? Как обычно или…, – но договорить профессор не успел, т. к. зазвонил телефон.
На проводе был Пургенов. По телефону он говорил гораздо лучше, чем вживую. Минут пять, а может и больше, он извинялся за столь ранний звонок и за свою настойчивость. Затем он перешел к делу.
– Михаил Афанасьевич, я вот что звоню Вам, я хотел узнать Ваше мнение по поводу моей диссертации. И если что от меня надо, то я ведь, пожалуйста! Вы только скажите и я всё сделаю, да.
– Ну, раз Вы перешли к делу, то я Вам тоже всё выложу на чистоту и не буду с Вами играть в прядки. Всё, в принципе, возможно. Да, и можно через года два-три выйти на предзащиту, а потом, может быть и на защиту, да… Но надо иметь в виду, что всё это очень и очень непросто! Ведь всё, что Вы мне оставили – это, практически, ничего. То есть, надо всё писать заново и совсем иначе, совсем по-другому. Да! А то, что Вы сделали – это, разумеется, хорошо, очень даже неплохо, но! Но это всё не то, что нам нужно, да, – профессор пытался говорить спокойно, но ему всё время мешала его жена, суфлировавшая только одно и тоже – «… пять тысяч долларов, пять тысяч долларов, для начала. Ты понял, пять тысяч долларов?»
– Да, да, – только и промямлил Пургенов.
– Так вот, молодой человек, я на следующей неделе уезжаю в санаторий, почти на месяц и мне, разумеется, нужны деньги на отдых, – профессор сделал продолжительную паузу, но, не услышав никакой реакции на другом конце провода, он продолжил, – мне надо пять тысяч долларов. Понимаете меня, да?
– Да, да, понимаю. То есть мы с Вами сможем опять встретиться, когда Вы уже вернетесь из санатория? – наивно спросил Пургенов.
– Да нет же, – уже начиная раздражаться, ответил профессор, – нет, мы можем встретиться, например, завтра!? Вы успеете к завтрашнему дню?
– Нет, завтра я никак не смогу, а вот послезавтра – это можно. Только, это самое, значит, хорошо бы, это самое, вечером, а? – Пургенов как-то сразу же повеселел.
– Ну, хорошо, послезавтра, так послезавтра. Так и быть, послезавтра в 1900 я жду Вас у себя дома. – Профессор даже как-то по-юношески начал постукивать левой рукой по журнальному столику, за которым он разговаривал по телефону.
– Мила! Давай-ка мы с тобой побалуемся красной икоркой! Клиент уже созрел! – радостно потирая маленькие пухленькие ручки, Михаил Афанасьевич, шумно шаркая по полу, ринулся на кухню.
– И ты уверен, что этот Пукин… – супруга уже делала бутербродики с икоркой.
– Не Пукин, дорогая, а Пургенов, – поправил с нежностью свою жену профессор.
– Ну, не важно, Пургенов, Пукин. Какая разница? А он, этот самый Пургенов, не кинет тебя? – и супруга с хитрецой посмотрела на мужа-кормильца. Ведь она, окончившая в бытность доцента Глазунова институт, выйдя за него по расчету замуж, так ни дня и не работала, а жила на полном иждивении своего мужа – отца двоих их совместных и еще двоих, от его первого брака, сыновей.
– Нет, Милочка! Хоть этот Пургенов и полный кретин, но за 10000 баксиков я из него ученого то сделаю, хо-хо-хо! Уж поверь мне, солнышко, он ещё и на даче у нас поработает! Покопает, покопает. Обязательно покопает, а куда он денется? Ведь это же ему надо быть кандидатом? Да? Или я в этой жизни уже ничего не понимаю?! – Михаил Александрович уже хотел, было, достать коньяк, но подумал – и правильно сделал! – пить сутра – дурной тон!
– Да, икорка-то – что надо! Хорошую икорку-то нам прислал этот грузин, который у тебя защищался.
– Ну, вот, видишь, и икорка тебе нравится?! А помнишь, как ты его тоже не воспринимала всерьёз, помнишь? – и Михаил Афанасьевич принялся уплетать третий бутерброд, где масло, намазанное с палец, не просматривалось из-за толстенного слоя икры, нет-нет, да и падавшей то на халат, то на стол, то вообще на пол.
* * *
– Милочка! Открой, пожалуйста, дверь! Звонят! Наверное – это Пургенов. – Михаил Афанасьевич, лежа на диване с газетой в руках, пытался следить за выпуском новостей по телевизору и одновременно разговаривать с каким-то диссертантом по телефону.
– Миша, открой сам. Я – не накрашенная! – Крикнула из ванной супруга.
В дверь кто-то настойчиво продолжал звонить. Когда Михаил Александрович, в халате и сигаретой в зубах, открыл дверь, то увидел стоявшего в резиновых сапогах, с большими заплатами, заляпанными грязью и прилипшей жухлой травой, кого бы Вы думали? – Пургенова. На его голове восседала широкополая, грязно-зеленого цвета старая фетровая шляпа. Длинный кожаный плащ-пальто с протертыми рукавами, сильно подпоясанный облезлым матросским ремнём с нечищеной бляхой, дополнял и без того нелепый облик потенциального соискателя. Кожаный портфель неопределенного цвета, протертый до дыр, был чем-то набит.
– Здравствуйте, господин Пургенов, проходите… – пролепетал ошарашенный увиденным профессор. Сигарета чуть было не выпала изо рта. – Откуда Вы, такой хорошенький? – Глазунов пытался тщательно разглядеть своего визитера при свете люстры в его прихожей.
– А я к Вам прямо с работы. Вот только с собакой погулял, дрова своей матушке занес и к Вам. – Пургенов снял шляпу, разделся и стоял в драных носках с портфелем в правой руке и каким-то полурваным полиэтиленовым мешком в другой руке.
