– Ну, что же, проходите, пожалуйста, на кухню. Можете даже босиком, пол – с подогревом. Или хотите тапочки? – предложил, скорее ради приличия, профессор. От ног Пургенова исходил зловонный запах не стиранных как минимум год носков.
– Вот я бы хотел ещё в туалет, если можно?! – и Пургенов заискивающе, несколько виновато посмотрел на обладателя большой, хорошо обустроенной квартиры, где обстановка была такой же, как у какого-либо олигарха, хотя Анатолий Николаевич еще ни разу в своей жизни не был ни у новых русских, ни, тем более, у олигархов.
– Да, пожалуйста, вот дверь в туалет, а вот эта – в ванную, и профессор включил свет в обеих комнатах.
– Да, нет, мне только в туалет, а руки я дома мою, ха-ха. Так что Вы, пожалуйста, не беспокойтесь! – и Пургенов с шумом закрыл за собой дверь в туалете.
В течение минуты из туалета раздавались облегченные вздохи и шум брызг струи, наверное, на пол и стены. И действительно, когда Пургенов вышел из туалета и ещё продолжал застегивать ширинку своих мятых брюк, то он виновато посмотрел на хозяина квартиры и, как бы вскользь, заметил, что он, дескать, не снайпер, и что он чуть-чуть не попал в унитаз, но что он готов всё вытереть, если ему дадут тряпку.
Людмила Марковна, подключившаяся к беседе мужа с Пургеновым, любезно заметила, что она сама всё уберет и что ему не следует даже беспокоиться.
– А в ванную, не желаете? Руки помыть? – ещё раз вежливо, но настойчиво спросил профессор.
– Ну, ладно, помою, хотя руки-то, вообще-то сухие, – и Пургенов зашел в ванную, где был тоже сделан не просто евроремонт, а супперевроремонт.
– Миша, Миша! Ты только посмотри! – вдруг закричала Людмила Марковна, когда зашла в туалет и увидела обоссаные стены, стульчак и пол.
– Милочка, да ты не волнуйся! Всё можно убрать, вымыть… – неуверенным голосом пытался профессор успокоить свою супругу.
Когда Пургенов вышел из ванной, Людмила Марковна пулей влетела за ним, чтобы посмотреть – что этот субъект мог натворить в святая-святых – в ванной.
Уже на кухне, за столом, во время чаепития профессор деликатно спросил у Пургенова: «Ну-с, голубчик, привезли?»
– Ах, да, чёрт возьми! Я и забыл совсем, – с большей, чем обычно сипотцой и надрывом в голосе отреагировал Пургенов. – Конечно, сейчас принесу.
И Анатолий Николаевич вышел за своим пакетом в прихожую, где его случайно оставил. Тем временем профессор достал из холодильника икру, буженину, ветчину, сыр, масло, свежие огурцы с помидорами, редиску, лимон, шпроты и сметану. И только он начал делать бутерброды, как на кухню вернулся Пургенов.
Совершенно спокойно, безо всякого смущения Анатолий Николаевич, сославшись на свою забывчивость, попросил профессора принести какую-нибудь ручку.
Профессор был несколько удивлен подобной просьбой. «Уж не расписку ли он собирается брать с меня?» – подумал, было, Глазунов, но всё оказалось гораздо банальнее и прозаичнее.
Пургенов достал из своего дранного пакета две тонюсенькие брошюрки и начал их надписывать своим, как оказалось, корявым почерком.
Дорогому коллеге – профессору М.А. Глазунову – на долгую память и для практического использования в работе от автора – преподавателя кафедры Охраны труда Пургенова Анатолия Николаевича. Далее следовали дата и подпись.
Оказывается, Пургенов презентовал профессору ни много, ни мало, две учебные программы курсов, изданных его институтом для студентов-заочников, где Анатолий Николаевич был одним из составителей.
Автор более 20 монографий, более 250 научных статей в ваковских изданиях, научный руководитель более чем 40 кандидатов и 21 докторов наук, председатель диссертационного совета, учёный с мировым именем и т. д. и т. п. – вдруг ссутулился и окаменел.
– Что это? – справившись с первым ударом, пролепетал, наконец, профессор.
– Это – Вам, – не без гордости ответил Пургенов. Пожалуйста, пользуйтесь. Я скоро ещё издам одну программу. Её можно будет купить у нас в НИО-РИО.
Нет смысла далее описывать развитие событий. Достаточно заметить, что Пургенова с треском выгнали из квартиры. Денег профессор от Анатолия Николаевича не получил, зато схватил предынфарктное состояние.
Пургенов долго ещё не мог понять – почему, вдруг, с ним не захотел общаться профессор, которому он пытался подарить свои учебные программки.
Спустя месяц, после возвращения Глазунова с отдыха, ему позвонил Пургенов.
– Михаил Афанасьевич, здравствуйте! Это – Пургенов, помните меня? – радостно спросил Анатолий Николаевич.
– Да, узнал. У меня к Вам просьба – вычеркните, пожалуйста, мои телефоны из своих кондуитов и больше не звоните мне и не пытайтесь меня найти! – и профессор с раздражением бросил трубку.
Пургенов был крайне раздосадован. Никто из коллег Глазунова не хотел иметь с ним никаких дел. К кому он только не обращался – и к Четвекко А.П., и к Баженко В.Т., и к Четвертьбухайло В.Н. Либо, узнав, что к ним обращается Пургенов, они моментально, без объяснения причин, прекращали с ним контакты, либо, сославшись на неотложные дела, убегали от него прочь.
Наконец, не выдержав такого развития событий, Пургенов решил поделиться со своим заведующим, к которому он испытывал двойственное чувство. Дело в том, что Пургенов, видя физическое, умственное и материальное превосходство молодого доктора наук, опального у руководства института заведующего кафедрой, причем превосходство было не в два-три раза, а гораздо больше, да и не над одним Пургеновым, пытался всячески подгадить своему шефу, который его, можно сказать, пригрел у себя на кафедре.
Тем не менее, заведующий был первым, которому поведал о своем диссертационном горе Пургенов.
Заведующий, будучи стрелянным воробьём, щипавший таких, как Пургенов, доивший не менее, чем академик Глазунов, соискателей, аспирантов и докторантов всех мастей, отреагировал достаточно спокойно на информацию Анатолия Николаевича.
Он без обиняков, открытым текстом дал понять Пургенову, что без денег, а точнее – без взяток, ему никогда не стать учёным. И он тут же предложил Анатолию Николаевичу свои услуги, пообещав не только сделать работу под ключ, но и положительный результат на защите. Цена вопроса для Пургенова была ни много, ни мало – шесть тысяч долларов, не считая расходов на банкет, публикации, экзамены и прочую дребедень, тянувшую ещё на три-четыре тысячи долларов.
Денег у Пургенова не было. Да и если бы они были у простого преподавателя, платившего алименты на содержание своих двоих несовершеннолетних детей, один из которых в свои пятнадцать лет успел уже создать полноценную семью, то он, скорее всего, потратил бы на себя любимого. У него никак не умещалось в мозгу, что затраты по кандидатской диссертации лихвой окупятся за два-три года, что все, кто стал учёными, прошли через это же. Пургенов наивно полагал, что за спасибо, только лишь по-закону можно защитить собственную диссертацию.
