– Ну, что, профессор кислых щей? Ты сам позвонишь Гигантову или это сделать мне? За особую плату, ха-ха?! – Монзиков не отставал от профессора. Он знал, что профессор мог переступить через себя, поскольку ему очень нужны были деньги для издания его очередной монографии. Удивительное дело – в советские времена не было никаких проблем с публикацией специальной и учебной литературы, публиковали практически всё, что только не было лишено здравого смысла. Сегодня же, после сокрушительной победы демократов, умные книги стали никому не нужны. Народу подавай теперь дефективы, да всякие там сиси-писи – мыльные романы.
– А-а, делай что хочешь! Извини, мне действительно некогда. Через 40 минут у меня лекция, а я еще даже не посмотрел свой конспект. Пока! – и профессор с радостью положил телефонную трубку.
В тот же день, поздним вечером, на мобильник профессора позвонил Монзиков.
– Здорово, профессор! Это опять я! Догнал, а? – Монзикову было снова весело.
– А, это ты? А я, видишь ли, опять готовлюсь к завтрашней лекции, – с грустью сообщил профессор своему настырному приятелю.
– Это хорошо, очень хорошо, да! Понимаешь мою мысль, а? – Монзикова распирало выложить все свежие новости одним залпом, но он сдержался.
– А что делать? Теперь, когда все мосты сожжены, только и остается, что зарабатывать на жизнь лекциями, да, пожалуй, бильярдом, – и профессор вдруг представил себе, как он разводит на бильярде хохла, который не играл в жизни ни в какие игры. То ли он был не способен ни к чему творческому, то ли у него был горький опыт, то ли ему его религия не позволяла получать мирские наслаждения, но только все знали, что владелец бильярдного клуба Олег Пантелеевич Долбенко никогда не брал ни карт, ни кия. Да у него бы просто не было на это времени. – Ты по делу, или так?
– Так-так-так, сказал пулеметчик Ганс! Ха-ха! Конечно же по телу! Ближе к телу, мой юный друг, как говорил Гиви де Мопассан, ха-ха-ха! – Монзиков сам себя раззадорил, как будто он был триггером, вошедшим в режим саморезонанса.
– Слушай, не томи мою душу, говори, зачем звонишь! – Профессору действительно было не до смеха.
– Ладно, бери ручку и бумагу и записывай! – Монзиков еще продолжал хихикать, но чувствовалось, что он переходит к делу.
– Хорошо, я сейчас принесу, – и профессор чуть было не положил трубку, чтобы принести для записей ручку с бумагой, но снова в трубке раздался голос Монзикова.
– Потом сходишь, а сейчас, бля, слушай сюда. Я сегодня говорил с Гигантовым и тот мне сказал, что кандидатский диплом хохла уже у него на руках. Он сегодня его получил у Президента ВМАК. Это раз! Далее, он готов пойти на компромисс со своей совестью и сделать хохла профессором, доктором, академиком, но есть нюанс, ха-ха-ха! – Монзиков вдруг разразился гомерическим хохотом. С полминуты он заразительно смеялся на другом конце провода, пока профессор его не прервал.
– Да что с тобой? Что ты ржешь, как конь ретивый? Что, а? – Профессору почему-то тоже стало весело от залихватского смеха Монзикова.
– Да я, просто, вспомнил классный анекдот про нюанс. Рассказать? – и Монзиков опять, с ещё большей силой начал смеяться.
– Вся твоя жизнь – сплошной анекдот. Да ты и сам – анекдот своих родителей! Ладно, давай свой анекдот, только быстро, – и профессор обратился в слух.
– Приходит как-то раз Петька к Чапаеву и спрашивает его – Василий Иванович! А что такое нюанс?
– А зачем тебе нюанс? – удивился Василий Иванович.
– Да, Фурманов всё нюанс, да нюанс. Вот, есть, бля, нюанс,… – отвечает Петька.
– А, понятно! Тогда пошли со мной, – и Чапаев повел Петьку в соседнюю комнату. – Раздевайся!
– Зачем? – С недоумением спросил Петька.
– Нюанс покажу! – ответил Чапаев.
Когда Петька снял штаны, Чапаев начал его драть в жопу. Трахает, трахает и вдруг говорит: «Вот, смотри Петька! У тебя в жопе х… и у меня х… в жопе, но есть нюанс!»
После этой фразы оба гомерически хохотали несколько минут.
Первым остановился профессор.
– Ладно, анекдот действительно классный, хоть и пошлый, но ты мне скажи, зачем ты мне позвонил сейчас? – Профессор всё ещё находился под впечатлением свежего анекдота.
– Классно, да? А я ещё один такой же знаю! Вот слушай! – и Монзиков начал рассказывать очередной шедевр русского народного творчества.
Второй анекдот конструктивно состоял из набора матерных слов, связанных между собой единой мыслью (идеей), облаченной в гротескную форму. Анекдот был политическим и настолько сильным, актуальным и злободневным, что оба смеялись минут пять, не меньше. Его не возможно пересказать без мата, т. к. будет потерян и неповторимый колорит, и смысл. Если бы можно было заменить все матерные слова на, например, слово ля, то он бы выглядел примерно так: «Ля ля ля ля ля ля, ля ля ля ля, ля ля ля. Ля ля ля – ля ля ля. Ля ля, ля ля, ля ля ля ля ля ля, ля ля ля, ля ля ля, ля ля ля ля – жопа!»
– Так, Монзиков, ты хочешь, чтобы я не спал сегодня всю ночь, а завтра бы перед студентами имел бледный вид, худые ноги? Да? – Профессор не мог уже даже говорить. То и дело он вспоминал отдельные места из свежайших анекдотов и его по новой разбирал гомерических смех.
– Завтра я заберу диплом у Гигантова, но сразу же его мы хохлу не отдадим. Понимаешь мою мысль, а? – В отличие от хихикавшего профессора, Монзиков был абсолютно спокоен, – Надо будет долбоёбу сказать, что после его пьяной выходки возникли непредвиденные осложнения, что профессура обозлилась и написала коллективную телегу в ВМАК и т. д. Догнал, а?
– Ну, ты просто гений! – Профессор не раз убеждался в экстраординарных способностях своего приятеля, который мог выдоить с клиента столько, что и в кошмарном сне этого не увидишь.
– Я уже позвонил своему корешу – адвокату хохла – пусть он его начинает готовить. Понимаешь мою мысль, а?
– А получится? – с сомнением, робко спросил профессор.
– А то! Мы с тобой срубим бабулек и всех разведем, как ты всех обуваешь на бильярде или в свои сраные шахматы. – Монзиков не умел хорошо играть ни в одну из игр. То есть, правила игры он, конечно, знал, но играть и выигрывать – это были вещи несовместимые для Монзикова.
– А что сказал Гигантов? – профессор вдруг оживился и начал сыпать вопросами, – Готов ли он к рандеву с хохлом?
– А ему его видеть и не обязательно. С Новым годом председателя можешь и сам его поздравить. Догнал, а? – и Монзиков начал рассказывать профессору о своем хитроумном плане.
Суть плана сводилась к следующему: с хохла он планировал снять три с половиной тысячи баксов, из которых 100 баксов он любезно жертвовал адвокату, 200 – профессору, 200 – на карманные расходу, а 3000 – в фонд. Маленький нюанс! Опять нюанс? Нет, нюанс был в том, что Монзиков был председателем своего фонда! Вот так, по-братски, он хотел поделить хохлятские три с половиной тысячи баксов.
