Бывают ли маленькие дети грубыми? Не возьму на себя смелость ответить утвердительно, но склоняюсь к мысли, что это так. Все мы рождаемся животными, проходим этап пещерного человека и достигаем (или не достигаем) вершин человечности, выражением которой является культура. Культура чувств, определяющая поведение. Здесь я приведу финал литературного сценария фильма “Защитные цвета”. В этой ленте я размышлял о том, что в каждом человеке сидит животное.
В ролях: Збигнев Запасевич и Петр Гарлицкий.
[ ♦ “Защитные цвета”]
Ярек теряет контроль над собой, замахивается и ударом в область желудка валит Якуба на землю. Безвольное тело скатывается по склону, ударяясь о большие бетонные блоки и цепляясь за стальные прутья, вылезающие из кусков бетона. Ярек смотрит ему вслед, будто сам удивлен последствием своих действий, и с недоверием прислушивается. Якуб лежит у подножия откоса, не подавая никаких признаков жизни. Ярек осторожно спускается, задевая камешки, лавиной осыпающиеся на Якуба. Однако тот неподвижен. Наклоняясь, Ярек видит на его лице маленькую струйку крови.
Ярек (недоверчиво). Якуб! (Прикасается к лежащему, Ярек напуган, словно осознание случившегося приходит к нему с задержкой.) Якуб! Господи боже! Это невозможно! (Хочет поднять Якуба, но боится усугубить ситуацию. Говорит умоляющим тоном.) Якуб!
Ярек растерянно оглядывается по сторонам в поисках помощи. Замечает смоляную бочку, наполненную дождевой водой. Подбегает к ней и набирает воду в ладони. Возвращается намочить лицо Якуба, наклоняется к нему и прикладывает ухо к груди. Якуб подает слабые признаки жизни: дышит неровно, присвистывая сквозь приоткрытые губы, высовывает язык. Вытекающая слюна блокирует ему дыхание, он хрипит.
Склонившись над ним, Ярек дрожит от ужаса, не в состоянии понять, что произошло. Опираясь о бетонный блок, машинально бьется головой о каменную поверхность. Спустя некоторое время собирается с силами, встает, беззвучно плача, осматривается, чтобы позвать на помощь, но понимает, что рассчитывать не на кого. Смотрит на лежащего Якуба, поправляет его положение, решает повторить операцию с водой. Бежит к бочке, достает платок, погружает в воду, выжимает. Возвращаясь с платком к Якубу, видит, что тело странным образом переместилось. Ничего не понимая, наклоняется и начинает вытирать его лицо мокрым платком, после чего расстегивает воротник и кладет на шею холодный компресс. Находит фонарь, выпавший из рук Якуба при падении. Включает его, вытирает руки и осторожно приподнимает веки Якуба, светя ему в глаза. Видит реакцию, радуется. Хочет вскочить и бежать за подмогой, как вдруг Якуб хватает его за ногу. Якуб приподнимается на локтях и с улыбкой наблюдает шок, который испытывает Ярек. Вскоре становится серьезным, видя неистовое бешенство друга. Оба медленно встают.
Еще улыбаясь, но сохраняя бдительность, Якуб осторожно делает несколько шагов назад. Ярек следует за ним. Начинается погоня. Якуб бежит зигзагами, запутывая противника. Пыхтя, выкрикивает слова примирения.
Якуб. Перестань, ты сошел с ума…
В интонации Якуба чувствуется настоящий страх. Ярек, ослепленный злостью, ничего не слышит. Настигает Якуба у бочки.
Якуб. Прекрати, я больше не буду…
Ярек изо всех сил ударяет Якуба, затем хватает за шею и погружает его голову в бочку с водой. Якуб начинает задыхаться. Борьба приобретает совершенно серьезный оборот. Обессиленный Якуб глотает воду, а когда Ярек на секунду вытаскивает его на поверхность, выплевывает все ему в лицо. Снова оказавшись под водой, перестает сопротивляться. Когда Ярек отпускает его, давится, выплевывает песок и гнилые листья. Бессильно опускается на землю. Ярек, столь же измученный, садится рядом с ним. Долго молчат, тяжело дыша.
Якуб (с усилием). Вот видишь… Наконец-то из тебя вышел зверь. (Удовлетворенно смеется.)
Ярек (не сразу понял, что Якуб имеет в виду. Говорит срывающимся голосом). Если бы он вышел, ты бы уже был мертв.
Якуб задумывается.
Якуб (тихо, как бы самому себе). Кто знает, может, для меня так было бы лучше…
Якуб сидит без сил, пронзительно печальный, с него стекает вода. Рядом Ярек дрожит от холода. Моросит дождь. Оба тупо уставились на заросли камыша, где укрылись прибрежные птицы. Птицы смотрят на них, крутя головами. Постепенно светает.
[♦]
Железный стереотип заставляет нас вспоминать детство как беззаботное и радостное время, но это не мой случай. Ни война, ни школьные годы таковыми не были. Я думаю о них как о худшем периоде своей жизни. Именно отсюда идут мои шутки, что юность ужасна, но, к счастью, быстро заканчивается.
Помню конец войны – мы были в Кракове, куда судьба забросила нас, когда после Варшавского восстания шла эвакуация из столицы. От того времени у меня осталось одно очень кинематографичное воспоминание. Мы ехали в неизвестность из пересыльного лагеря, располагавшегося под Варшавой, в Урсусе. Везли в сносных условиях, в набитом битком пассажирском поезде. Много позже, уже после войны, я узнал от одного из уцелевших попутчиков, что поезд направлялся в Освенцим. У моей матери была хорошая интуиция, и она решила, что нам нужно спрыгнуть, чтобы спастись. Лишь сейчас, когда пишу об этом спустя годы, я понимаю, как быстро она приняла решение: Урсус и Прушкув отделяют каких-то десять-пятнадцать минут езды. Поезд шел довольно медленно, но на его крыше сидела железнодорожная охрана – старые вермахтовцы последнего призыва, и мать решила, что, когда состав замедлит ход, она сначала столкнет меня, а потом прыгнет сама. Она сообщила мне об этом довольно невыразительно и велела завернуться в одеяло, которое было очень важным элементом нашего багажа. Помню, как упал на перрон, чуть дальше – мама, и мы понеслись сломя голову, поскольку нацистские офицеры стреляли вслепую с крыши удалявшегося поезда. Вскоре мы оказались на территории знаменитой Творковской психиатрической лечебницы в Восточном Прушкуве.
Перипетии в этой больнице имели продолжение. Сценарий фильма “Если ты где-нибудь есть…” я написал на основе рассказов ее директора, профессора Качановского, об одной пациентке, которую болезнь довела до животного уровня. Я общался с профессором дважды: первый раз, когда меня прятали в больнице от немцев, и примерно через тридцать лет на съемках “Иллюминации”, где он выступил консультантом.
Во время съемок дипломного фильма “Смерть провинциала”, 1966 г.
Конец войны ассоциируется у меня с такой картиной: трупы немецких солдат в парке на краковских Плантах. Когда я увидел их впервые, на них были мундиры и сапоги. На следующий день их уже обворовали. Будучи ребенком, я больше переживал из-за кражи, нежели смерти. Вступление Украинского фронта в Краков, первые дни эйфории и чуть позже – первые тревожные вести, обсуждаемые дома за столом: об арестах, о том, что кто-то пропал. Помню на Кармелитской улице погоню, как в боевике (хотя тогда еще не знал, что такое боевик): советский газик гнался за какой-то гражданской машиной, и она разбилась на повороте. Не знаю, выжил ли водитель, – мать прикрыла мне глаза рукой.
