В “Галопе” выведен образ кузена Ксаверия, устраивающегося на работу водителем бульдозера, чтобы таким образом ввести в заблуждение приемную комиссию в институте. Все ли сегодня помнят, что в те годы действовало так называемое правило numerus clausus
[15]? В высших учебных заведениях на каждый факультет брали определенное число студентов, и случалось, что кто-то проходил вступительные испытания, но не поступал “по причине отсутствия мест”. Таково было официальное объяснение, однако на деле достаточно частым препятствием становилось “неправильное” социальное происхождение. Старшего брата моей жены шесть раз не принимали в институт, несмотря на успешно сданные экзамены, а все из-за аристократической фамилии. У “процентной нормы” была своя политическая цель: слишком образованное общество могло проявить недовольство, хромавшая экономика не нуждалась в таком количестве людей с высшим образованием.
Отсюда вопросы: зачем учиться и кто должен чувствовать себя деклассированным? Таксист, обучающийся на философском факультете, поднимается по социальной лестнице, а философ, зарабатывающий извозом, ощущает себя униженным, – правильно ли это? В сталинскую эпоху многие интеллектуалы и бывшие собственники брались за самую унизительную работу. Я знал одного человека в возрасте, окончившего несколько факультетов, которому в 1950-е годы было разрешено работать только сторожем. Ночами он бродил по фабрике с палкой в руках и отпугивал воров, а в свободное время, сидя в сторожке, читал в оригинале Платона. Кем он был – интеллектуалом, чья жизнь обогащалась благодаря философии? А выполняя обязанности сторожа, был собой, как и во время чтения Платона? Каждому ли под силу выдержать такое расслоение личности? Страх деклассирования, т. е. потери общественного положения, для многих представителей моего поколения означал страх потери идентичности: если я много лет проработаю водителем бульдозера, то начну думать, как рядовой рабочий на стройке, обреченный на известную тривиальность мышления и скуку. Буду говорить ни о чем и думать о пустом. Если же ежедневно соприкасаться с высокими материями, то даже при всей своей ничтожности можно подняться выше, расширить горизонт. Есть выражение “хотеть – значит мочь”. Но как хотеть, когда окружающая реальность тянет нас вниз? На протяжении многих лет я наблюдаю за человеческими судьбами и знаю, что иногда дух в состоянии свернуть горы, однако чаще человек все же ломается под тяжестью обстоятельств. Вот откуда берется страх оказаться в такой жизненной ситуации, когда обстоятельства раздавят тебя.
Детство и юность, проходившие в годы давления, поселили во мне чувство, что жизнь – опасное приключение, в котором очень легко проиграть. Работая над “Галопом”, я в драматургических целях “перенес” отца за границу (на самом деле он был в Польше, но мне часто его не хватало, поскольку он либо пропадал на работе, либо находился под арестом). Приведу еще один фрагмент сценария этой картины, где отражается вся запутанность той системы: с одной стороны, нам можно было поддерживать связь с заграницей, с другой – эти контакты могли дорого обойтись. Поэтому, например, звонить в страны вражеского империалистического Запада было возможно, но рискованно, приходилось обманывать, прося соединить с социалистической Прагой. (Моя тетя, знавшая несколько языков, работала на почте телефонисткой.) В моей истории появляется мотив отречения: не желая признаваться, что я был министрантом в церкви, я спрятал доказательство – фотографии. Я отрекся от веры, но священник отчасти меня похвалил, ибо можно простить небольшую ложь или замалчивание перед лицом насилия. Такое поведение недостойно похвалы, но оправдано целью – выстоять, не дать себя погубить, выбросить на обочину жизни, деклассировать.
В ролях: Майя Коморовская, Бартош Обухович.
[ ♦ “Галоп”]
Тетя. Я вижу, из тебя вырастет настоящий мужчина, и придумала тебе награду. Мы попытаемся позвонить отцу. Разумеется, тайно.
Проходит некоторое время, Хуберт стоит около служебного входа на почту. Тетя выходит, приветствуя вахтера, который, судя по всему, ее знает: не проверяя пропуск, он с улыбкой кланяется ей.
Вахтер. До свидания, пани Ида.
Тетя и Хуберт прячутся за углом. Тетя протягивает Хуберту записку.
Тетя. Зайдешь и закажешь этот разговор. Заплатишь за три минуты. Тебя вызовут в кабину: если услышишь чужой голос, скажешь, что ошибка, а если мой – спокойно жди. Если получится, соединю тебя с Лондоном. Надеюсь, отец будет дома. Когда он подойдет, ты скажешь только одну фразу и положишь трубку. Больше нельзя, ты же понимаешь.
Пока тетя дает инструкции, с ней происходят метаморфозы. Она меняет прическу, прикалывает себе косу, достает из сумки другую кофту и надевает ее, а саму сумку выворачивает наизнанку – теперь она другого цвета. Когда тетя вновь заходит на почту, тот же вахтер здоровается с ней, как со старой знакомой, не требуя показывать пропуск.
Вахтер. Добрый день, пани Эмилия.
В переговорном пункте Хуберт заказывает разговор с Прагой, платит в окошке и заходит в указанную кабинку. Поднимает трубку, слышит голос тети, а потом мужской голос.
Голос. Кто это?
Поначалу Хуберт не может выдавить из себя ни слова.
Хуберт (сделав усилие). Это я, папа.
У ручного коммутатора в наушниках сидит тетя, слушает их разговор.
Хуберт. Это я, папа. Я хорошо учусь и когда-нибудь приеду к тебе.
Тетя (вмешивается в разговор, изображая гнев). Что это еще за шутки, кто там развлекается?
Обрывает соединение, глядя на контролера, успевшего заинтересоваться происходящим. Хуберт выходит из кабинки.
Служащая. Разговор окончен?
Хуберт (полусознательно). Да, да.
Хуберт выбегает на улицу в волнении, смешанном с неудовлетворенностью.
Контролер в негодовании склонился над тетей.
Контролер. Вы что, глухая? С кем вы соединяете?
Тетя. Какая угодно, только не глухая! Я, между прочим, пела в опере. Здесь просто что-то перепуталось.
[♦]
Мое детство пришлось на 40–50-е годы прошлого века. Вспоминая людей, которых мне довелось тогда видеть, я чувствую себя динозавром, существом из древней эпохи. А если я сам поражаюсь тому, что события, кажущиеся вчерашним днем, происходили полвека назад, могу представить себе, насколько далекими они должны быть для тех из вас, кто не прожил на земле и четверти века.
Не буду вдаваться в рассуждения о том, как быстро летит время. Веками разные люди примерно так же удивлялись этому, и в молодости их откровения казались мне банальными. Если я теперь последую их примеру, то повторю ту же ошибку.
